Читать «Хранительница книг из Аушвица» онлайн - страница 252

В полном опустошении опускается Дита на какую-то койку. К ней подходит веснушчатый медбрат.

— Are you OK? — И поднимает вверх большой палец, чтобы она поняла, что он спрашивает, все ли с ней в порядке.

Как может она быть в порядке? Судьба, или Бог, или дьявол, или кто там еще, не избавили ее маму ни от минуты страданий шести лет войны и при этом не позволили ей насладиться ни одним днем мира. Медбрат продолжает смотреть на нее, словно ожидая ответа.

— Дерьмо, — говорит она в ответ.

Лицо медбрата принимает то комичное выражение, которое всегда появляется у англичан, когда они чего-то не понимают: вытянутая вверх шея и сильно поднятые брови.

— Shit... Дерьмо, — произносит Дита, успевшая освоить это английское слово за последние дни.

Теперь он понимающе кивает.

— Shit, — повторяет он. И молча садится рядом.

У Диты остается одно утешение: ее мама сделала свой последний вздох, будучи свободной. Хотя это утешение кажется ей чересчур маленьким для такой огромной боли.

Но она все же поворачивается к медбрату, глядящему на нее с явным беспокойством, и показывает ему поднятый вверх большой палец, чтобы сказать, что она в порядке. Юный медбрат немного оживляется и встает подать воды больной, которая с дальней койки просит пить.

«И почему же я сказала этому парню, что я в порядке, хотя мне ужасно, так плохо, что хуже и быть не может?» — спрашивает она себя. И ответ приходит еще до того, как она закончила формулировать вопрос: потому что он — мой друг и я не хочу его тревожить.

Начинаю вести себя так же, как мама...

Как будто приняла эстафету.

На следующий день доктор говорит ей, что они постараются побыстрее оформить все документы, чтобы она могла немедленно вернуться домой. Он ждал, что ее обрадует это известие, но Дита выслушала его, словно во сне.

«Вернуться? — думает она. — Куда?»

У нее нет родителей, нет дома, в довершение всего нет даже документа, удостоверяющего личность. Так есть ли где-нибудь такое место, куда ей можно вернуться?

32

В витрине универмага «Хедва», расположенного на улице На Пршикопе, отражается незнакомка: юная особа в длинном платье из синего сукна и скромной серой фетровой шляпке с лентой вокруг тульи. Дита внимательно ее разглядывает, но все еще не узнает. Пока что не может принять, что эта незнакомка — она сама, что это ее собственное отражение в витринном стекле.

В тот день, когда немцы вошли в Прагу, она была девятилетней девочкой, шагавшей по улице, уцепившись за мамину руку, а теперь она — одинокая девушка шестнадцати лет. Воспоминания о том, как гудела и дрожала земля Праги, когда через город шли немецкие танки, до сих пор вызывают содрогание. Все закончилось, но только не в ее голове. И не закончится никогда.

Послевоенная реальность, пришедшая вслед за шумно отпразднованными победой и завершением войны, вслед за балами, организованными союзническими войсками, вслед за помпезными речами, предстает ровно такой, какова она есть: немая, жесткая, без звуков фанфар. Духовые оркестры уехали, парады прошли, громкие речи отзвучали. Правда наступившего мира для нее — это страна, лежащая в руинах, где у нее нет ни родителей, ни братьев и сестер, ни дома, ни образования, ни собственности, за исключением выданных ей в пункте социальной помощи носильных вещей, ни какого бы то ни было иного способа выживания, кроме продовольственных карточек, которые она смогла получить после утомительного и запутанного бумажного разбирательства. Эту ночь, первую свою ночь в Праге, она проведет в приюте для репатриантов.