Читать «Мастерская дьявола» онлайн - страница 7

Ему устроили грандиозные военные похороны, на главной площади Терезина выстроились части, которые затем под грохот орудийных залпов маршировали по городу до позднего вечера, на похоронах играли лучшие военные оркестры из всех окрестных гарнизонов, это были едва ли не самые красивые похороны за всю историю Терезина, как говорили мои тетушки и наш сосед, зеленщик Гамачек. Похороны понравились всем. Само собой, мне соболезновали многие военные, которые тогда еще жили в городе. А потом меня посадили.

2.

За смерть отца мне дали большой срок, но что теперь об этом толковать. Сразу после освобождения я направился к ближайшей пивной.

Мои товарищи по отсидке утверждали, что так делают все.

И те, которых я сопровождал к люку, говорили, что с большей охотой завалились бы в кабак, в ближайшую пивную на Панкраце.

У техника пана Мары в камере для казней стоял стол, а на нем — огромный допотопный компьютер с мигающим зеленым монитором.

Пан Мара был арестован и осужден когда-то давно в рамках грандиозного процесса над кибернетиками — изменниками родины.

Но поскольку тюремному начальству было известно о его исключительных технических способностях, дело повернулось так, что он стал палачом.

При этом социалистическая кибернетика осталась его коньком.

В старину палачи приводили себя в чувство водкой, хлестали ее целыми ведрами, но пан Мара был человек, проникшийся техническим духом новой эпохи: он приводил в порядок нервы при помощи компьютерной игры собственного изобретения.

Игрой этой развлекались как офицеры, так и простые охранники.

А я был у него подручным.

С годами, что летели и тянулись, как всегда в тюрьме, его компьютерное оборудование постоянно совершенствовалось, уменьшаясь в размерах.

Почему в подручные пана Мары выбрали именно меня?

Как-то казнили одного бандита, великана-словака. Четверо тюремщиков с ним просто измучились: вели его в цепях, а он трясся, лягался, ведро мне перевернул — я как раз тогда коридор мыл. Когда этот бандит ступил на порог камеры пана Мары, у него от ужаса отнялись ноги. И я ему помог.

После этого меня позвали еще раз. И еще.

Тюремное начальство не переставало поражаться тому, что приговоренные, которых вел я, не скулили, не ревели, подобно бессловесной скотине, не дрались с охранниками, а были спокойными, тихими… я догадывался, что так на них действовало мое собственное спокойствие: мои мозг и душа, мои ноги были привычны к петлянию терезинских коридоров, к мраку подземелий и бункеров, к железным решеткам, ничто в моем теле и душе не восставало против обиталища смерти, меня не выворачивало, не тянуло украдкой молиться, у меня не было кошмарных снов, и я после исполнения приговора не рыдал, что, говорят, случалось с тюремщиками, которых, прежде чем начальство обнаружило мои способности, назначали в этот последний эскорт приказом, причем им за это доплачивали, а мне не платили, мне сокращали срок… видно, мое спокойствие каким-то образом передавалось идущим на казнь, надзиратели и сокамерники не хотели вести их, а мне было все равно… ходить мимо камер смертников, шагать по коридору к люку, куда их сбрасывали… такие места я знал с детства, а в Панкраце при мне казнили убийц, опасных для страны воров, насильников, отпетых бандитов; среди приговоренных уже не было героев войны вроде моих родителей: герои к тому времени по большей части лежали в могилах. Что ж, говорил я себе, провожая заключенных в их последний путь, расхитители социалистической собственности, насильники и душегубы знали, на что шли, а мы с паном Марой не были жестокими, только непреклонными.