Читать «Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка» онлайн - страница 410

И, бредовой надеждой возрожденный, Я в день отъезда напишу стихи О том, что красный Бонапарт — Буденный — Любимый сын и шашки, и сохи.

1926 («Возвращение»)

Он сводит полюса, белых с красными, взрывную поэтику Цветаевой с классической розой Ходасевича: сам Эйснер писал по каноническим образцам. Увы, скромность его обернулась тем, что он бросил писать стихи, и это было тем более странно, что в час прощания со стихами (1932) появилось стихотворение, может быть лучшее у него:

Стихает день, к закату уходящий. Алеют поле, лес и облака. По вечерам и горестней, и слаще Воспоминаний смутная тоска. Вот так же хлеб стоял тогда в июле, Но — кто глухую боль души поймет? — Тогда певучие свистели пули И такал недалекий пулемет. И так же теплый ветер плакал в роще И тучи низкие бежали до утра, Но как тогда и радостней, и проще Казалась смерть под громкое «ура». ….. Ах, не вернуть. Ах, не дождаться, видно. Весь мир теперь — нетопленый вагон. Ведь и любить теперь, пожалуй, стыдно, Да как и целоваться без погон!

Так или иначе, узнав о его уходе от стихов, МЦ резко охладела к нему. По крайней мере, он так истолковывал ее охлаждение к нему. А может быть, она чувствовала, что его любовь к родине не ограничивается сотрудничеством с Музой?..

Но это будет несколько позже, а нынешней весной МЦ и сама идет в том же направлении — через стихотворение «Родина»:

О неподатливый язык! Чего бы попросту — мужик, Пойми, певал и до меня: — Россия, родина моя! Но и с калужского холма Мне открывалася она — Даль — тридевятая земля! Чужбина, родина моя! Даль, прирожденная, как боль, Настолько родина и столь Рок, что повсюду, через всю Даль — всю ее с собой несу! Даль, отдалившая мне близь, Даль, говорящая: «Вернись Домой!» Со всех — до горних звезд — Меня снимающая мест! Недаром, голубей воды, Я далью обдавала лбы. Ты! Сей руки своей лишусь, — Хоть двух! Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля — Гордыня, родина моя!

12 мая 1932

Всё одно. Святополк-Мирский уезжает в СССР, перед этим напечатав откровенно просоветские статьи в английской прессе вплоть до брошюры «Ленин». Эфрон подает прошение на получение советского паспорта.

На оборотах листов из рабочей тетради — записной книжки — с вариантами стихотворения «Никуда не уехали ты да я…» (1932) МЦ пишет:

Я не паразит потому что я работаю и ничего другого не хочу кроме как работать: но — свою работу, не чужую. Заставить меня работать чужую работу бессмысленно, ибо ни на какую кроме своей и черной (таскать тяжести, прочее) неспособна. Ибо буду делать ее так, что меня выгонят.

«Переводы»? Переводить должны те которые не пишут своего, либо: (по мне) то, что я своему предпочитаю. Рильке? Согласна.

Гордыня? Тоже согласна. В нищете и заплёванно-сти чувство священное. Если что-нибудь меня держало на поверхности этой лужи — то только она. И только ей — мой земной поклон.

Что дальше? Не знаю.

Никто на меня не похож и я ни на кого, посему советовать мне то или иное — бессмысленно.

…..

Если поеду в Россию — как расстанусь с тетрадями?

…..

Париж не при чем, эмиграция не при чем — то же было и в Москве и в Революцию.

Я никому не нужна: мой огонь никому не нужен потому что на нем каши не сварить.

Кламар, 14-го или 15-го мая 1932 г. — Точка. —