Читать «Великое» онлайн - страница 33

Моцарт на старенькой скрипке играет, скрипка играет, а Моцарт поет… —

ревел, синагогально раскачиваясь, Михаил (Самюэльевич) Генделев Умиленный. Как это там: «мы еще разберемся», — выкрикнул давеча из зала на вечере иммигрантской поэзии Виктор Кривулин на филиппику Генделева, что он-де «поэт израильский» — «мы здесь разберемся, кто здесь русский поэт!».

А когда все спели и отдохнули, Сам — Автор влез на стул и отдал приказ по армии искусств сплясать во дворе обериутский канкан:

Воображаю ваше состояние вы девушку убили топором и на лице у вас теперь страдание которого не описать пером… —

и потеряли Кривулина.

Припозднились, но если, и в этом вся соль фокуса, — если преклонить бухую голову к плечу отчизны — чуркестанский 1/2-месяц лежит как живой — на спинке, что покуда наблюдалось исключительно на Ближнем Востоке (опять же если кто бывал).

Глава двадцатая,

о том, как сводят мост, о — там, где в моде Трошин,

о том, что всяк герой — он, в сущности, хороший

Спать расхотелось.

Машина стояла в сбившейся стайке себе подобных, дверцы настежь.

Пахло водой и мазутом.

Ниже решетки, в яме, проносили гигантский аляповатый макет сухогруза, чуть не ободравший грязные огоньки о косой козырек моста.

Со сна, с похмельного бодуна, от мерзкой сырости колотило — спички ломались.

Беспризорное тело устраивалось как могло, по привычке, по памяти: губы кратко, сипло дунули в мундштук, пальцы,

так-и-так —

отдавили его, клыки закусили, щеки втянулись.

Но — дернулись бронхи, подлетела диафрагма — одним движением: жабры с потрохами и пузырем, и руки об фартук; чудом — мучительно не вырвало; кинул в реку откуда-то взявшуюся папиросу.

Крепкую, грубого табака сигарету с полым картонным фильтром.

Адаптация.

Мост свели. Вернулся водитель, посвежевший, тугой, пахнущий корюшкой; со смаком загерметизировался. С полуфразы запел Трошин. Тепло, по заявкам воинов-интернационалистов: «А вокруг-ни-людей-ни-машин-только-ветер-и-снег…» Припев — с начала, до конца и с начала — месяцами тянула Елена на последнем году Неве-Якова: «А вокруг-ни-машин-ни-людей…» — тянула, как шелкопряд.

Но сейчас пассажир — ехали по Кировскому домой — улыбнулся, и улыбка так и осталась до «дому» — неубранной.

Все резче, все чаще возвращалось к нему ощущение себя персонажем.