Читать «Буковски. Меньше, чем ничто» онлайн - страница 103
Дмитрий Станиславович Хаустов
Ярое отрицание цивилизации не доводит руссоизм до добра. Неслучайно Гегель высматривал в нем чистейшую идеологию последующего революционного террора, а значительно позже Фуко в завершение своей «Истории безумия в классическую эпоху» сравнит Руссо с Садом и увидит у последнего жестокую и абсурдную пародию на руссоизм, доводящую до крайних пределов содержащиеся в нем террористические импликации: «На первый взгляд кажется, что в замке, где запирается герой Сада, в монастырях, лесах и подземельях, где длится бесконечная агония его жертв, природа может развернуться во всей своей полноте и нестесненной свободе. Здесь человек обретает забытую, хоть и вполне очевидную истину: нет желаний противоестественных, ибо все они заложены в человеке самой природой и она же внушила их ему на великом уроке жизни и смерти, который без устали твердит мир. Безумное желание, бессмысленные убийства, самые неразумные страсти – всё это мудрость и разум, поскольку все они принадлежит природе. В замке убийств оживает всё то, что было подавлено в человеке моралью и религией, дурным устройством общества. Здесь человек наконец-то предоставлен своей природе; или, вернее, человек здесь, следуя этическим нормам этой странной изоляции, должен неукоснительно хранить верность природе: перед ним стоит четкая и неисчерпаемая задача – объять её всю…».
Эмерсон был предельно далек от подобных выводов, как раз наоборот, своей основной задачей он видел не отрицание культуры и цивилизации в пользу природы, но именно праведный синтез природы и цивилизации посредством великой культуры, которую смогут создать изучившие и принявшие самих себя люди. В Эмерсоне столько же от террориста, сколько в Руссо от филантропа. И даже если его, Эмерсона, ближайший друг и последователь Генри Дэвид Торо демонстрирует некоторый руссоизм отрицания цивилизации, то им ведет, опять же, не кровожадный террор и не злоба, но разве только избыток любви к простым, элементарным формам повседневной жизни.
В этом импульсе Торо – значительно больший минималист, чем Эмерсон. И Генри Миллер, который, как кажется, гораздо большим обязан именно Торо, нежели Эмерсону, писал о своем предшественнике-отшельнике так: «Вся его жизнь служила доказательством очевидных, но часто игнорируемых истин: чем меньшими средствами мы располагаем, тем больше упрощаем и улучшаем наш образ жизни…»;
«Он вполне наслаждался удовлетворением самых простых и необходимых потребностей»; «Природа была домом Торо, и он принадлежал природе»; «Не смешиваясь с толпой, не поглощая газет, не наслаждаясь радио и кино и не имея автомобиля, холодильника и пылесоса, Торо не только ничего не терял, но и существенно больше, чем пресыщенный сомнительным комфортом и удобствами американец, приобретал»; «Однажды открыв глаза, он вдруг обнаружил, что жизнь предлагает нам всё необходимое для покоя и удовольствия – нужно только использовать то, что есть, готово и под рукой. Кажется, он по-прежнему убеждает нас: „Жизнь – обильна!
