Читать «Буковски. Меньше, чем ничто» онлайн - страница 102

Эмерсон, пускай он и не формулировал этого в точно таких же терминах, пытается доискаться до минимального основания во всех областях, к которым направляется его неусыпное внимание: в поэзии он работает с минимумом выразительных средств (конечно, XX век покажет, что можно куда минимальнее), в проповедях и следующих за ними лекциях всё сводит к нравственному началу в каждом отдельном человеке, в этом отдельном человеке усматривает Вселенную в миниатюре, как Блейк видел весь мир в одной песчинке, а в этой миниатюрной Вселенной находит ряд основных, опять-таки нравственных законов. Эмерсон – настоящий пророк моральной антропологизации (или, скажем мягче, гуманизации) окружающего мира, и именно эта простая, казалось бы, идея попадает в нерв времени и становится тем, чего не хватало американской культуре в долгом уже и мучительном деле поиска собственной идентичности.

Нетрудно заметить, что до сих пор эта культура успешно эксплуатирует данный зачин – минимализм атомарной личностной прагматики перейдет в последующий прагматизм, инструментализм и прочие варианты американской религии здравого смысла. Поэтому можно сказать, что Эмерсон – это философский отец-основатель американской нации (он, а не Бенджамин Франклин). Но это будет, наверное, чересчур сильный тезис.

Учитывая ощутимое европейское влияние на генезис трансцендентализма, полезно сравнить синтез Эмерсона с более ранним проектом довольно причудливого сочетания свободолюбивого и скептического духа Нового времени с религиозным и проповедническим напором прошлого, имевшим место у одного из самых известных европейских просветителей – Жан-Жака Руссо. Нельзя ли сказать, что трансцендентализм – не оригинальное направление, но скорее какой-то своеобразный американский аналог руссоизма?

Пожалуй, нельзя. Руссоизм, имевший невероятное по силе влияние далеко за пределами его родных мест и уверенно переживший своего создателя, представляет собой религиозный и просветительский минимализм, собранный воедино и в этом единстве немало усиленный присущим Руссо политическим утопизмом (чего лишен Эмерсон – и это скорее к лучшему). Руссо убежден и готов убеждать других в том, что в человеке почти всё наносное: идеология, образ жизни, мысли, желания – словом, вся та хваленая культура, от которой не должно сохранится и камня на камне, ибо такова цена человеческой свободы. Подлинный человек – это дитя природы, естественное и невинное создание, только испорченное вывертами цивилизации.

Поэтому истинная программа Просвещения à la Руссо состоит вовсе не в том, чтобы усилить цивилизацию духом науки и скепсиса, но, наоборот, в возвращении к подлинному и естественному основанию человеческого существа. Конечно, нельзя обратить историю вспять и вернуться к утопии «доброго дикаря» напрямую, но можно найти обходные пути, к которым человечество подготовит хорошая минималистская практика. Надо слоями соскабливать с себя культуру, как сажу, уродующую прекрасные формы. Следует опрощаться, искать в себе примитивное, то есть подлинное, и так – путем критики и очищения – можно вновь выстроить идеальный и гармонический мир естественного человека.