Читать «Человек бегущий» онлайн - страница 154

Договорить ему не дала Наденька. Да, впрочем, Андрей Владимирович, кажется, самое главное выплеснул, и может, к лучшему даже, что Наденька его перебила, а то от волнения не сказать бы лишнего, — ведь майки этой к делу не пришьешь. Разве что об отбросах общества Гришиных забыл…

— Да что вы, товарищи, — заявила она насмешливо. — Двадцатый век на дворе! Откройте глаза. Да все они сейчас на своем роке помешаны. А вы знаете, сколько стоит импортная магнитофонная кассета?

Даже те две заполошные русички, что проверяли тетрадки все это время за надежными спицами коллег, бросили свое занятие, подняли головы повыше. Ну как же! Что сколько стоит — это мы завсегда готовы узнать. Да какая разница, почем эти кассеты? Что она мелет? Андрей Владимирович откашлялся в кулак. Не о том же речь!

— Девять рублей штука! — сказала Наденька со скрытым, одной ей известным и понятным значением. — Да их и не так просто сейчас достать. А легко ли попасть в ленинградский рок-клуб, где Юдин делает эти записи? Да что там… Может, такая у него реакция на существующую вокруг жизнь, своеобразная форма протеста? Протест, товарищи, в юношеском возрасте просто необходим. Об этом теперь все уважающие себя психологи пишут. Хорошо еще, что Юдин выражает свой протест внешне, а не загоняет его внутрь, не переживает в себе. Задавленный протест ведет к нервно-психическим отклонениям. Может, он металлист или панк? Или рокер какой-нибудь? К Юдину нужен индивидуальный подход. Он нестандартный юноша. Нам его не карать, нам в диалог с ним вступать нужно…

— С кем в диалог? — не выдержал Андрей Владимирович. — С торгашом, с бизнесменом? Да для него прибыль — самый главный аргумент, а наши слова ему не указ! Как вы собираетесь с ним говорить? О чем? О том, не слишком ли дорого он за записи дерет? Нет? Так ведь другие темы его не волнуют, и говорить с вами он не будет.

— Ну почему?.. — уклонилась Наденька от ответа.

Все! Андрей Владимирович почувствовал, что силы его на исходе, нервы на пределе, и вообще зря он, наверное, затеял этот разговор, зря вызвал Борика, все зря. Он еще хотел ведь попросить англичанку Берту Вадимовну перевести для Наденьки вслух слово «панк» во всех его, так сказать, сермяжных значениях. Это чтобы не очень-то она козыряла своими протестами. Но не было, не было уже сил, кончился, кажется, порох в пороховницах, да и безоглядная Наденька непременно что-нибудь выдаст ведь в ответ, типа того, что это у них там они подонки, а у нас совсем другое дело, чуть ли не авангард современности. Тогда что же, уступить им во всем? Сдаться на капризную авангардную милость? Лапки кверху? Ну, уж нет!..

Мудрая баба Шура решила дать высказаться всем учителям, которые когда-либо сталкивались с Юдиным, даже его первая учительница, старенькая Прасковья Михайловна замолвила словечко, мол, способный был мальчик, странно, мол, даже такое о нем слышать, ну, в смысле, каким стал он теперь, но до исключения из школы, конечно, доводить не следует, наказать, мол, только требуется по всей строгости. Андрей Владимирович с тоской подумал устало о том, что все они, учителя, и сам ведь он в первую очередь, пребывают до сих пор в беспечном, глупом, опасном заблуждении, думая, будто от их решения наказать или помиловать что-либо серьезно изменится в жизни ученика. Да, раньше, когда-нибудь при царе Горохе, провинившихся чуть что линейкой лупили по рукам, оставляли без обеда или розгами секли самых строптивых. Потом, когда в школах отменили телесные наказания, пришла пора вольницы и наказаний других, — уже ученики, учком мог наказать, изгнать из школы учителя, например, за барские замашки или за неверие в окончательную победу мировой революции. Впрочем, и с теми, кто плохо учился, тоже разбирался учком. Но это все прошлое, история. Потом перекосы выправились, перегибы были осуждены, жизнь в школе приняла другие формы, вошла в иные берега. Непослушных, шкодников, нарушителей выгоняли с уроков, отсылали к завучу, к директору на беседу, вызывали родителей и жаловались им же в нескрываемой надежде, что уж дома они всыплют своему ненаглядному чаду по первое число. И всыпа́ли ведь, действовало! А там подключались совет пионерской дружины, комсомол… И директора боялись как огня, и переживали, если выгоняли их с уроков. Да что уж там, еще лет десять назад попасть на разнос в кабинет их бабы Шуры считалось серьезным наказанием, которое выпадало самым отпетым и безнадежным. Уж баба Шура умела снять стружку, воззвать к совести, докопаться до крошечной, съёженной душонки какого-нибудь новоиспеченного громилы — сила есть, ума не надо — умела пробудить и в таких спящее мертвецким сном их нравственное чувство. А сейчас? Сейчас система нравственных запретов основательно подточена. Какая система? Так — осколки, черепки, в которых трудно уже угадать благородные очертания древней амфоры, отдельные заповеди, которым каждый следует или не следует по своему капризному усмотрению, по обстоятельствам, по случаю. А то и, как Наденька вон, знать-то знают, что так нельзя, а сделать это себе позволяют. Что нынче могут они, учителя? Чем наказать способны сытых, одетых, снабженных длинным карманным рублем, обложенных, как подушками, от случайных ушибов жизни репетиторами, тренерскими советами, указами и постановлениями министерств и ведомств этих Борисов Юдиных? В угол поставить? К директору послать? На педсовет вот вытащить? Плевать они хотели на эти комариные укусы! Родителей вызвать? Вызывали уже, хватит, сыты по горло этими все понимающими голубоглазыми отцами. Погнать в шею из школы? Пожалуй… Да кто позволит? А потом из этой школы погнать, чтобы преподнести подарочек другой? Андрей Владимирович, конечно же, понимал, что его рисковое предложение исключить Юдина из школы походило скорее на оторванную от практики теорию и было жалким актом учительского отчаяния. А что же ему делать тогда, ему, педагогу, практически лишенному всех рычагов воздействия на ученика, кроме одного — слова? Да, можно еще, конечно, до восьмого класса стращать этих оболтусов ПТУ. Так некоторые — Андрей Владимирович знал — и делают, мол, смотри у меня, Иванов-Петров-Сидоров, будешь плохо учиться, хулиганить — сошлем тебя в ПТУ, а там завод тебя ждет не дождется, а на заводе вообще небо с овчинку покажется, потому что там вставать рано, по гудку, и работать, вкалывать в поте лица своего надо, там грязь лезет под ногти, штаны от масла машинного лоснятся, там грохот и дым, как в сражении, и план нужно давать любой ценой. Ну, во-первых, Иванов-Петров-Сидоров сегодня в ПТУ, или, как они называют, в путягу, идет без боязни, да и заводом его не запугаешь, хотя, конечно, лучше бы — в артисты, в космонавты, в вольные художники или на худой конец в официанты какого-нибудь престижного ресторана для интуристов, подле иностранцев. Андрей Владимирович как-то проводил анкетное исследование. Рабочим в его седьмом классе не захотел тогда стать никто, но многие горько признавались, что, наверное, придется. Во-вторых, Юдины, которым, может быть, и было бы боязно в ПТУ загреметь, учатся как раз хорошо, оценки у них высокие. А когда успеваемость — основной показатель в школе, ПТУ таким не грозит. Так что вывод у него давно был готов — учитель беспомощен перед учеником. Нет, самому Андрею Владимировичу беспомощность эту довелось почувствовать, может быть, впервые за все восемнадцать лет работы в школе. Но как быть другим? С Наденькой, кажется, ясно — она с учениками своя в доску, она диалоги с ними будет вести на их языке, ей кажется, что это новое слово в педагогике, она будет спорить с ними и неизменно в спорах побеждать, а если и не побеждать, то исподволь избавлять своих подопечных от неверных взглядов. Ей еще предстоит услышать от раскованных своих, выговаривающихся, выражающих свое мнение в спорах учеников, перешагнувших все низенькие для акселератов-то барьеры между собой и учителем, забывшихся на время, услышать что-нибудь типа: «А ты вообще заткнись! Тебя не спрашивают! Плевать нам на какую-то там борьбу за мир и на ваше ускорение с перестройкой. Все и без нас устроят, возведут наше счастливое будущее. У нас есть головы на плечах, и мы можем делать деньги. Деньги! Деньги!..» Что-то похожее взволнованно читала Андрею Владимировичу недавно жена из какой-то газеты.