Читать «Человек бегущий» онлайн - страница 102

Бим блаженно вытянулся на своем коврике в прихожей. Тоже постарел, бедолага, помудрел и, кажется, обленился, чуть что, норовит на боковую, приклонить большую умную собачью голову. Время идет, никого не минуя и не милуя.

Что-то новенькое тренькало у дочери на магнитофоне, орали какие-то юнцы срывающимися, форсированными голосами, силились будто, но никак не могли перекричать ритмизованное, ими же самими небось и созданное, жесткое и давящее на уши музыкальное сопровождение. Раньше ничего подобного у нее, кажется, не было. Замучили, конечно, Пугачева с Леонтьевым, но у них хоть можно было разобрать, о чем они поют, о каком-нибудь паромщике, помогающем влюбленным и вообще о чем-то таком, избитом и мелком, переходящем от одного певца к другому, даже словарь-то у всех у них был одинаково беден: любовь, судьба, звезды, люди, разлука, встреча, радость и прочая тоска. А тут, сколько он ни напрягал слух, затаившись на своем обувном ящике и не торопясь с него подниматься, не мог разобрать ни одной фразы, так только — улавливал отдельные слова, прорывающиеся сквозь громы небесные этой новой музыки. Да что уж там — не такой и новой, конечно, была она, их музыка, и раньше, только тихо, в черных пластмассовых раковинках наушников, прикрученная, придавленная регулятором громкости, забитая, разогнанная по углам, по темным закоулками дискотек и домашних самопальных пирушек, осужденная консервативным, так сказать, общественным мнением, отмеченная печатью инакомыслия и притягательной запрещенности, но прорывавшаяся отовсюду, смелее, нахальнее, не родниками, нет, а жуткой смрадной жижей, свищом, и Андрей Владимирович знал ее, конечно, помнил о ней, как о надвигающейся, ползущей на всех на них беде, жалко и мерзко успокаивал себя, усыплял, ловя эту музыку по радио и по телевизору — в дозволенных пока, кем-то определенных, отмеренных пределах, из распахнутых нарочно окон домов — динамиками наружу, с вызовом — нате! — (это когда, значит, родители на работе), из колонок полулегальной, полуподпольной, отчаянно гонимой бабой Шурой («Вот уйду на пенсию, тогда хоть трава не расти!»), но все же популярной среди учеников их школьной музыкальной группы — забыл вот название, но вроде бы и Юдин там подвизается… Наверняка и дочь слушала это, но тогда, когда его не бывало дома. Ну кто их теперь разберет-то с их музыкой, кто догонит, сопли утрет, кто выслушает? Седьмой класс, четырнадцатый год…

Надо же, его дочери уже скоро четырнадцать! Время бежит… Хотя не очень-то они и стесняются сейчас своих увлечений и пороков. А так сколько раз уж встречал он таких же, как дочь, вертихвосток, идущих по улице с сигаретой в алых пухленьких губках, в таких непорочных и будто бы нецелованных. Нет, Ирина еще не курит. Он бы учуял. Но это «еще», случайно вырвавшееся у Андрея Владимировича, очень смутило его. А завтра, значит, будет «уже»? Откуда в нем-то, в педагоге, в учителе, эта готовность принять надвигающуюся беду, эта рабская покорность перед нею? Не оттого ли, что преждевременно почил на лаврах, успокоился, обленился? Да может ли наступить оно, это время, когда человеку разрешается почивать на них, на пресловутых этих лаврах? Разве на пенсии? Но это уже не лавры, а заслуженный отдых. Однако до пенсии далеко, так что отдыха он пока не заслужил…