Читать «Полковник» онлайн - страница 31

А для тебя все явственнее из предрассветных облаков выплывали белые паруса фрегатов и корветов. Там, где вода и небо так плотно прижались друг к другу, так сине сливаются одно с другим, что и линию-то между ними можно провести лишь воображаемую, белые паруса проходят так свободно, так легко, величаво, вольно… и слышно, как на флагмане отбивают склянки в медный колокол, и радость доносится до тебя вместе с утреннею свежестью и чистотой.

Нельзя сказать, чтобы это торжественно-радостное шествие, причастие к великой истине проходило гладко. Мешали, разумеется, и внешние больничные помехи, но с ними как-то научился Иван Федорович справляться, а Марию попросил пока не приходить к нему. Но все же главное было внутри, всего-то такое маленькое «но», вопросик, точка, запятая, неуловимость построения над тобой, когда, к примеру, скажем, увидишь вдруг в березово-светлом пространстве стройной аллеи старуху в черном, свернутую в запятую, и с клюкой. «Но» — откуда же берется все это? Предрассветные облака, фрегаты эти, сладкие звуки. Все эти тебя окружающие облики лишь производное того единого, что словно глина заключает в себя всё. И это представлялось чем-то пока неясным, неуловимым. Да, может быть, неуловимость и была самой верной характеристикой этого? И первичная-то глина именно и заключена в неуловимости? Ибо оно и было где-то совсем рядом и в то же время как бы и не существовало на самом деле. Не взять его ничем. Ну а тебе, человеку Земли, порожденному ее законченностью и конкретностью, хотелось ясности, оформленности какой-то: в формулах ли, образах, логических умозаключениях — неважно. А тут лишь радость, а тут лишь необъяснимый, сжигающий душу восторг — единственный путь туда. И сразу же плывет неуловимость эта по зеркалу души твоей прекрасным золотистым лебедем желанной радости… Правда, всё как-то несколько сбоку плывет, как бы на самом краю твоего зрения, как и предрассветные, из Ковша выпадающие в самом краю открытой форточки, справа. А повернуться, сдвинуться в дреме так не хочется. Да и потом, что толку — ты повернешься, чтоб разглядеть получше, и ровно настолько же, только в другую сторону, уж все сместилось, опять повисло на последней реснице твоих глаз, трепетно-восторженной слезой повисло, радужно-радостной, меняющей мир до неузнаваемости. Осторожней! Не стряхни… уже идут, слышны шаги… И приходится тогда покорно протягивать то руку. «Зачем?» — «Для укола». То ногу: «Зачем?» — «Для массажа». Открывать надо рот, произносить: «А-а-а…» Все время приходится обнаруживать себя, хотя бы по частям появляться из мира огня и ветра — твоих теперешних коней. Ибо ведь всё из огня возникает и всё, в конце концов, ветром разносится. Прекрасен мир огня и ветра, где ты плывешь по Реке, не имеющей возраста, к озеру Желания и поешь Великому хвалебный гимн. А тебе: «Откройте рот и высуньте язык». Ну что может быть бессмысленнее высунутого языка, если б только знала эта рыжая до высокомерия медсестра, кажется, Галочкой зовут…