Читать «Полковник» онлайн - страница 243

Был мелкий дождь, туман к вечеру. И зачем-то я попал на стадион. Слабый ветер помешивал туман в огромной чаше стадиона. По краям чаши прямо из тумана поднимались четырехглазые прожекторы-великаны. Светили, словно заглядывали в чашу, — никуда не скроешься от них. Я решил без всякой цели обойти стадион. И пока шел, все ежился, все казалось — подглядывает кто-то за мной. Я не знал, около какого прожектора надо будет остановиться. Не знал, зачем вообще надо останавливаться. Может, возле этого надо остановиться? Уж очень высоки были эти прожекторы. Днем в бездействии они намного пониже. Так и не выбрав места, я сделал круг и оказался снова возле кассы. Я мог бы поклясться, что здесь никого не было, когда начинал я обход. Теперь лежал на боку пьяный. Лежал, прижав ухо к земле, словно вслушивался — что там внутри. Меховая шапка, только что купленная, по-видимому, сохраняя форму, откатилась к фонарю и наполнилась желтоватым светом.

Тащить его было тяжело, бесчувственное тело выскальзывало из рук. Голова сыто болталась, синий галстук задрался, в горле булькало, он быстро глотал. Я едва успел уклониться. «Вот порося, — выругался я про себя, — ну и порося!» Пьяного вырвало еще два раза. В перерывах он трезвым голосом приказывал: «Уберите детей, детей уберите!» Я покрывался потом. Иногда пьяный вдруг начинал твердеть у меня в руках, на секунду почти проявляя сопротивление, и тогда я бормотал срывающимся голосом: «Что же ты здесь лежишь, здесь машины. Сейчас мы тебя к забору, к забору перетащим». А сам между тем быстро шарил по карманам пальто, брюк, пиджака. «Где же они? — быстро думал я. — Где же они?» — и два пальца в кармашек для часов и… радостно, как рака, двумя пальцами — хрустящие, нежные, гладкие, сложенные вчетверо, в тугой комок. Кажется, я даже чувствовал цвет их — голубой или, на плохой конец, зеленый… Теперь, раскидывая лужи, — за угол. Хотел зафутболить меховую шапку, но прихватил — сунул за пазуху. Через двор, на проспект, мимо парикмахерской, кинотеатра, зачем-то в подъезд, успокоился… Вышел обратно на свет, вытащил руку, разжал кулак и… это были тридцатикопеечные лотерейные билеты. Сосчитал — восемь штук. И по одному, немного помяв зачем-то каждый, стал бросать в лужу возле ног. А ветер относил их быстро, словно парусные кораблики, в тот угол, где собрались на луже тонкие морщины. Когда белые дрожащие комки сбились в кучу, я ушел не оглядываясь.

Запрокинув голову, я почти висел на спинке скамейки. Глядел в темное, непроницаемое небо, полное влаги. Иногда нехотя, словно переваливаясь через край, она выпадала на лицо. В темноте, разговаривая, шли две женщины. Одна сказала, замедлив шаг: «Что это с ним? Уж не болен ли?» — «Да ты что! — другая отвечала. — Просто пьяный». Они ушли. Во всей больнице светилось лишь одно окно. Дежурная сестра со сном боролась.

Ну а дальше, после того как я съехал с квартиры Доры Тимофеевны, я не очень помню жизнь свою в течение лета и осени. Какие-то подвалы, чердаки, распивание с подозрительными личностями в вокзальном туалете тройного одеколона. Совсем не помню, как удалось опять устроиться на стройку разнорабочим, как-то ведь взяли без документов. Сначала мешал раствор, потом в каменщики перевели, койку дали в общежитии, адрес появился, письмо от матушки пришло. Валя опять вышла замуж, на этот раз за кого-то из Баку, туда они и уехали. Дочку оставили у Ольги Матвеевны, осенью в школу пойдет. Я так и ахнул: «В школу уже!» А меня уже тянуло пить, я уже в одиночку полюбил пить. Возьму бутылку, выйду в тайгу, сяду на пенек и пью из горлышка. Сижу пью, вздыхаю, а чего вздыхаю, спроси меня — не знаю. С работы приду, ничего-то мне не хочется. Даже помыться или переодеться. Только и думаю: где бы выпить? И ведь обязательно найдешь! Как ни бьешься, а к вечеру напьешься! Теперь у меня была постоянно какая-то внутренняя дрожь. Только если выпьешь, и отпускало. Я было сунулся, как в Караганде, однажды в прорубь, но только до половины и долез. Значит, все. И поплелся под мост, там у нас место было. С Исаевым, дружком, частенько там посиживали. А раз с похмелья сидел я на профсоюзном собрании и вдруг словно отключился. И кто-то словно бы спрашивает меня, строго так спрашивает: «А ну, Иван, отвечай! Второй закон Ньютона знаешь?!» Я, конечно, вскочил, кричу: «Эф равно эм на а!» И тут же слышу, хохочут все вокруг. Собрание ведь, на собрании я, а не на экзамене. Испугался я — такое впервые со мной было, да и неудобно. Ушел я. И тут же быстренько накатал заявление в бухгалтерию, насчет пятидесяти рублей. Вообще-то мне десятка была нужна, на пару бутылок. Но ведь десятку могли и не дать, заподозрить, а пятьдесят дали — я верно рассчитал. Я так обрадовался! Скорей в магазин. В общем, через пару дней в больнице оказался. Глюкозу кололи, витаминчики давали, внушали, что пить вредно и аморально. Точно я и сам об этом не знаю. Ну, вернулся, устроили, конечно, суд товарищей. «Позор для треста! Гнать таких! Каленой метлой…» До сих пор не могу привыкнуть, когда меня такими судами разбирают. Сто человек глядят на тебя во все глаза, как на что-то… нечеловеческое. Потому что, несмотря ни на что, я думаю, во мне есть что-то и человеческое. Ну, после этого, понятно, я совсем запил, и ночью мне в кровати уже что-то мерещиться начало. Словно кто-то сверху грозно говорит: «Вот он! Вот он — позор нашего треста! — Я голову под подушку, а он: — Не прячься, не прячься, все равно вижу! — и уже наводит пистолет. — Позор! Таким не место! Таких к стенке!» Тут я не выдержал, сбросил подушки, одеяло и ворвался на третий этаж, там у нас всё профсоюзные и комсомольские активисты проживали. Они меня в основном и честили по очереди на собраниях. Ну распахнул дверь к ним в комнату, кричу: «Стреляйте, гады! Нате…» — рубаху на груди рванул… Так будто бы рассказывают. Сам-то, конечно, я ничего не помню, сам-то я думал, что все это снится мне в страшном сне. Ну, очнулся уже в больнице, под капельницей. Под капельницей, между прочим, с похмелья очень быстро отходишь, дня через два я уже помогал врачам за больными ухаживать. Врачи меня полюбили и даже говорили, чтобы я отдохнул у них подольше. Процедурами особенно не мучили. Да я ведь и сам отлично понимал, что все лечение в себе самом. Никто тебе бросить пить не поможет, если сам не поможешь. Я все думал, если б Валя тогда не ушла от меня, то я мог бы, пожалуй, бросить пить. Все же тогда я еще не пил по-настоящему. Баловался, кровь играла, весело пил, больше дурачился, больше из спортивного интереса. А тут уж остановиться не мог. Вышел из больницы и опять, чтоб внутреннюю дрожь унять, пил, пил, пил…