Читать «Полковник» онлайн - страница 189

И потом, после долгого молчания, когда уже заканчивали круг, Елена Николаевна, словно бы вспомнив, что сейчас расстанутся, вскинулась, дернула его за рукав:

— Ну а вы-то, вы-то как, Павел Константинович… ну, с Надей расстались… а как оно, все остальное?

— А я… а я, Елена Николаевна… Я письмо от дочки получил.

— Письмо? Это хорошо… Это, Павел Константинович, очень хорошо, когда письмо от дочери. А знаете, вам уже пора на завтрак… идите, идите, — слегка подтолкнула и уже вдогонку повторила со вздохом: — Это очень хорошо — письмо от дочери.

— Спасибо! — обернувшись, с чувством отвечал полковник. — Ну, пойду… Мы ведь с вами еще встретимся, правда?

— Да-да, я побуду здесь еще немного.

* * *

После завтрака полковник, запершись в номере, писал:

«Рая! Сама понимаешь, как твоему письму я рад. Ты пишешь: «Хочу с тобой переписываться». Я — тоже. И это простое, естественное желание, но осуществить его с самого начала, как ты убедилась, не так просто и требует много понимания всей проблемы этой, включающей как простоту, так и сложность переписки.

Что такое переписка? Порой мы ее имеем, но не задумываемся над ее существом. На мой взгляд, это выраженное в письмах продолжение прерванного обстоятельствами личного общения с другим товарищем, единомышленником, который не только понимает с полуслова (а порой и без слов) внутреннюю суть того, что они должны выражать, но в этом общении взаимно обогащаются мысли, чувства переписывающихся товарищей в широком смысле этого слова. Значит, это такое общение, в котором должно знать и знают все самое сокровенное. Даже такое, о чем или котором твои мысли, чувства, бывает, еще не отложились, еще туманны и расплывчаты, но друг их поймет как надо, скажет свое слово, если оно будет необходимым, но при всем этом будто бы незримо, взаимно чувствуется понимающая, твердая рука друга, на которую, если понадобится, всегда можно положиться. И это не только в трудную минуту, но и в том, что порождает преходящие сомнения, а порой мучительные раздумья — по поводу и без повода.

Мне кажется, я приблизительно, в какой-то мере многословно (значит, недостаточно четко, правильно) определяю суть того, что мы имеем в отношениях между людьми, именуемого в житейском обиходе перепиской настоящих друзей. Мне думается, что и ты иначе не думаешь, если над этим вопросом задумывалась. И дальше.

У нас с тобой ни дружбы, ни переписки (я понимаю переписку, в которой была бы вырастающая из дружбы потребность) не было. Дружба, в основе которой не только вера в Человека с большой буквы, а с ней не только доверие, но и уважение, идущие из глубины твоего «я», простое, искреннее, чистое, доверчивое, дружба, да еще проверенная во многих проявлениях нашей быстротечной жизни, — такая дружба у нас еще не успела отложиться, а вернее, сложиться.

Так ведь это. И от этого не уйдешь. Да и нужно ли уходить? Нужно только глубже кое в чем разобраться. Значит ли это, что переписка (я понимаю с основой дружбы) у нас невозможна и исключена? Я так не думаю. Хотя трудности будут, но мы их в состоянии преодолеть и преодолеем, если этого по-настоящему захотим оба. Я знаю немало случаев (а может, и ты тоже), когда знакомство и переписка начинались заочно, порой по случайному обстоятельству, а в своем развитии становились потребностью продолжать общение, продолжать потому, что все, о чем я говорил в своем письме раньше, становилось все более значительным, все более выраженным и ощутимым.

Значит, может быть и такая переписка, в которой складывается дружба на основе духовного общения, пусть в письмах, и дополняется уже в последующем личном общении, при встрече, то есть наоборот, а не так, как этому привычнее — что вначале дружба, а потом переписка и т. д. и т. п.

Ну, я, кажется, не слежу за четкостью и ясностью изложения мыслей. Ты уж на этот раз не будь строгим судьей, не придирайся.

Итак, что же нужно для этого?

И я снова, в который уже раз перечитываю твое письмо: «Не знаю, почему я не ответила на твое письмо. Сначала — очень хотела, а потом как-то забыла, вернее, не забыла, а просто так получилось, что мне тогда ни с кем ни разговаривать, ни переписываться не хотелось». И если ставить все точки над «и» и называть вещи своими именами (независимо от того, приятно это или неприятно), то это получилось потому, что уже тогда в результате мучительных раздумий ты с непримиримостью, свойственной молодости, в глубине твоего чистого «я» осуждала и в какой-то мере не признавала такого отца, который как таковой почему-то и где-то, и мало того — даже не приезжает (что не казалось тебе невозможным, если он не отец в кавычках). Разве можно к такому, с позволения сказать, отцу тянуться с девичьей чистой душой, с мечтами золотой поры юности, с заветными думами и со всем таким только своим — чистым и сокровенным?

Конечно, нельзя, если ты права в этой своей убежденности.

Но права ли ты?

Достаточно ли тебе известно о всем том, что вначале надо знать о человеке, прежде чем его осуждать, прямо или косвенно, с непримиримостью молодости?

И не лучше ли пока не впадать в положение судьи по тому, в чем, может быть, не до конца разобрались сами родители, пусть до той поры, пока не станет известно о них все, все, связанное с этим?..

Рая, ты только не сердись. Может быть, я не совсем прав, так выпячивая суть. Но согласись, неразумно разумным людям уходить от нее тогда, когда ее нужно не обходить, а с нее начинать. А я ведь, если не полностью прав, недалек от истины. Да и ты уже не маленькая, а взрослая, думающая, самостоятельная, может быть, чуть замкнутая девушка. А ведь ты пишешь: «Думаю, так больше не будет». А в другом месте опять: «Хочу с тобой переписываться». И если я откликаюсь всем лучшим, что во мне сохранилось и есть как в человеке немолодом, а старом и честном коммунисте (а таким я себя и сейчас считаю), разве я мог иначе писать?

Таким образом, на поставленный мною страницей ниже вопрос о том, что нужно нам для нормальной дружеской переписки, — нужно ли…

И я, и ты, коль будем понимать трудности в этом и по-настоящему захотим их преодолеть, преодолеем. Только не забывать о возможных рецидивах предубежденности, не забывать о вере в человека, о доверии к нему в такой мере, чтобы ему можно было открыть, говоря словами поэта: «Всю душу с любовью, с мечтами…» А ведь в жизни само ничего не бывает. Надо делать. Давай начинать!

Рая, ты пишешь: «Пожалуйста, напиши мне о себе. Я все-таки хочу тебя знать. Обо мне ты уже кое-что знаешь. Мама, наверное, тебе пишет, но на всякий случай я повторяюсь: в институт не поступила, большую часть времени сижу дома, все остальное провожу на неинтересной работе, буду заниматься».

Делать ли мне критический разбор такого письма или ты его теперь сама сделаешь… очевидно, сделаешь…

И поэтому кратко ограничусь лишь немногим, ведь мое письмо и так вылезло за свои обычные размеры.

О себе я напишу, но не в этом письме. Нужно учитывать, что я прожил большую не только по годам, а и по насыщенности содержанием жизнь. Если я увлекусь воспоминанием, по-книжному говоря — ретроспективно, то это будет нелегкая задача осмысливания наших дней (в смысле нашего поколения молодежи двадцатых годов этого века) от юности до зрелости и старости. А поскольку более тридцати лет я был комсомольским работником и партийным работником (на селе, в промышленности, в армии) — это значит брать в неразрывной связи с жизнью нашего поколения. Заманчиво и, пожалуй, увлекательно — но нелегкая задача и как бы в ней не распылиться на мелочи и несущественное. Поэтому, может быть, начнем с установления большего взаимопонимания и в этом вопросе? О чем бы тебе скорее и лучше всего хотелось бы знать? Конечно, лучше всего об этом было бы рассказать при встрече. Но это, учти, будет опасно для твоего бюджета времени. Я много видел, немало думал. И, найдя благодарного слушателя, могу увлечься по-стариковски и не один день последовательно рассказывать при встрече…»