Читать «На Алжир никто не летит» онлайн - страница 76

— Слушай, а как там отец?

Брат взбеленился:

— Ты там что, издеваешься? Пьяный опять?

— Нет, не издеваюсь. Трезв абсолютно. Так отец-то как поживает?

Молчание. Потом мрачно и зло:

— Он умер.

— Как умер?

— Так. Умер. Я тебе говорил…

— Когда ты мне говорил?

— Да что за …?!

— Не, объясни… — слабеющим голоском сумел выговорить я. Я вмиг ослаб, обмяк, стал задыхаться и сквозь все это боялся упасть.

Брат, подумав, заговорил спокойно и ровно. Просто рассказывал. Я делал редкие, глубокие, длинные вдохи. Боль наваливалась на голову изнутри.

— Я же тебе говорил, ты еще ревел у меня в машине, и я, на тебя глядя. Когда в детокс тебя вез. Короче, он умер три месяца назад, да больше уже. Еще до того, как ты заехал в детокс. Инсульт, наповал. Мы тогда думали, ты дурачком останешься. Реально не помнишь?

Баба на кухне нервно завозилась. Похоже, она тоже не забыла.

…………………………

…………………………

…Уже давно моя жизнь проста и понятна. Полутона, нюансики — все это в прошлом. А сейчас все тупо. Целыми днями я ничего не делаю, разве что таращусь в телеэкран, в скачанные в несметном количестве сериалы про гангстеров и копов, про приведения и пришельцев, про встречи и расставания. Пить? Меня уже никто не держит. Не так давно мне вернули деньги, восстановили в правах — теперь хоть залейся. Но это бессмысленно. Я как-то разучился творить идиотизм, понимая, что его творю.

Мне вообще ничего не хочется.

Лапландка говорит, что ничего не сказала мне, чтобы типа «не травмировать» меня. Я не злюсь. Какая разница?

Хотя все это время я как-то подразумевал, что скоро расскажу ему все, все, что я тут передумал-перечувствовал. Пойду и расскажу. А оказалось — рассказывать некому.

Иногда, внутри головы, мне мерещатся старухи, много старух, и все они одеты в черное, похоронное, средневековое, лица у них полуприкрыты, и они смотрят вниз. Я не вижу их глаз. Только худые скулы, переходящие в провалившиеся щеки, ведьминские крючковатые подбородки.

На улице я стараюсь не бывать. Мне кажется, что все знают, кто я. Знают, что я сделал. Причиной чему явился. Как будто на лбу у меня горит какая-то каинова печать, каторжное клеймо, и все его видят. Отцеубийца. И я стараюсь отвернуться, нагнуть голову, спрятать лоб. Долго на людях я не выдерживаю. Легче вечером, а лучше — поближе к ночи, хотя сейчас уже весна, и светит теперь дольше. Уже появились долгие закаты на противоположной стене, которую я вижу каждый день из окна.

Иногда звонит брат, и я не боюсь его звонков. Скрывать мне нечего и нечего сказать по поводу случившегося. Брат держится ровно, спрашивает, как у меня дела. Я говорю, что нормально, и оно, в сущности, так и есть. У брата тоже все нормально.

Лапландка утешает меня как может. То есть старается как можно реже попадаться мне на глаза.

Но каждый вечер я хожу на собрание. Иногда, отсидев одно, остаюсь на следующее. А потом — сразу же обратно домой.

На собрании я не говорю и не слушаю. Я как бы отключаюсь там. Иногда только до меня доносятся отрывки здешних, ставших уже привычными речей, которые я воспринимаю, примерно как звуки городского транспорта за окном, в этой комнате, впрочем, не слышимые.