Читать «На Алжир никто не летит» онлайн - страница 75

На меня он отреагировал, как проснувшийся лунатик, однако мигом пришел в свои обычные чувства, и в глазах его читались заурядная бытовая досада и всегдашняя глубоко сидящая готовность к немедленному отпору.

— Привет, — сказал я и протянул ему руку.

Он не сразу и неохотно вытащил свою руку со дна глубокого кармана просторного плаща и протянул ее мне.

— Привет, — сказал он.

Было туманно. Слегка моросило. Я знал, что это его любимая погода, — такое интимное для него признание сделал он мне. «Иногда я бываю веселым» — еще одно из таких признаний.

Тогда, за чашкой кофе, он махал руками, а раз махал — значит, говорил о музыке, которую любил безумно. Причем всякую: Моцарт, Шопен, Малер, Чарли Паркер, Билл Эванс, Колтрейн, Майлс Дэвис, «Дженесис», «Кинг Кримсон», Хендрикс, Фрэнк Заппа, Бах, Шютц, Монтеверди… Пластинок у него были залежи, пласты — «пластов», как говорили тогда.

А вот людей он не шибко любил. Для него они были какими-то фантомами — появился в кадре, исчез из кадра. Люди были не нужны ему, он не был создан для них. Хотя телки у него бывали постоянно.

Но музыки для него было мало, слишком много оставалось времени, и неудивительно, что он открыл для себя самый очевидный способ — вещества. Когда мы познакомились, он уже знал в них толк. Не забывал он и о старой-доброй синьке. И я, сторонник преимущественно синей идеи, всегда оказывался под рукой, как и многие другие.

Потом мы стали видеться реже и реже. Может быть, вещества побеждали, как им и положено, — примитивное сильнее сложного. А может быть, и не в одних веществах было дело. Так или иначе, до меня стали доходить лишь редкие и неинтересные слухи о нем. А последним до меня дошел слух, что его повязали по тогда еще 224-й статье и посадили. После этого я ничего о нем не слышал.

Что он чувствовал, на что надеялся, чего вообще ждал? Что он думал о себе, о мире, в котором жил? Теоретически, хотя вряд ли, кое-что могли бы прояснить его бабы, но я только мельком видел двух разных. Одной он меня даже представил, и они тут же пошли вдвоем дальше. Вроде ничё такая…

А вообще-то, много я понимаю… Черт знает, какие в нем могли таиться сюрпризы. В частности — никаких.

И все же, где он теперь? Хоть что-нибудь от него прежнего осталось? Или вещества и тюрьмы разрушили в нем самое главное и теперь он просто бесстыжий торчок-дегенерат, неотличимый от других таких же? А может быть, он все еще узнаваем? Я все же склоняюсь ко второму.

Я мог бы узнать, жив ли он, и, если да, найти его. Не столь это сложно. Но нам нечего сказать друг другу. Да и сколько лет прошло. И, признаюсь, не так уж мне это интересно.

На Алжир никто не летит…

Мне необходимо поговорить с отцом. Сдаться на его милость. А там — будь что будет, все в его руках. Это решение вызревало долго, но было принято внезапно. Я просто был больше не в силах откладывать. Непонятно как я убедил себя, несмотря на более чем обоснованные сомнения, что все у нас с отцом будет хорошо. Обнадеженный самим собой, почти окрыленный, я тут же позвонил брату, решив сразу же, напрямую, заговорить об отце.