Читать «Покой» онлайн - страница 184

Однако на пристани было темно и сыро. Рядом в странном ознобе, в какой-то лихорадочной слабости стоял в ожидании пароход, которому предстояло отправиться вверх по Босфору. Мюмтаз, как узник судьбы, смотрел на противоположный берег, туда, где находилась Нуран, прижавшись лицом к железной решетке пристани, словно бы эта решетка была его единственной связью со всем, что ему принадлежало. В тот момент Мюмтаз мог бы вспомнить все тюремные тюркю, которые наполняли его детство тяжкой тоской.

Может быть, именно благодаря этому воспоминанию он начал чувствовать подозрение, которое было подготовлено каким-то психозом, какой-то истерией, недавно приложенным собственным усилием. Чувствуя это подозрение, он отошел от решетки и сел на одну из деревянных скамеек в зале ожидания.

Теперь над Ускюдаром стояла настоящая ночь. Ночь была не летней и не сентябрьской, а одной из тех ясных осенних ночей, которая сияет как цветок вне всего на свете, вне всех сил. Дождь, ливший на протяжении нескольких дней, создал непреодолимую завесу между прибрежными виллами, мимо которых проплывал пароход, морем и теми блестящими, полными лени и перламутрового шума часами летних развлечений, продолжавшихся вплоть до позавчерашнего дня. Даже Нуран была за этой завесой и смотрела на него словно бы с беспомощностью из сводящей с ума дали с горечью, придаваемой этим расстояниям. Все было там, за той завесой. Вся его жизнь, все то, что он любил и во что верил, сказки, песни, часы любви, сумасшедший смех и единение мыслей, и даже он сам, Мюмтаз, был там.

Казалось, что блеклая и лихорадочная тень, состоящая только из безнадежных воспоминаний и смутного понимания, осталась снаружи, выложив мостовые вместо камней ощущениями, превратившимися в воспоминания о прошедших днях и оживавшими при первом же прикосновении; тень бродила той ночью, похожая на узкую щель в стене, из которой вместо влаги сочатся мелодии песен, ища свое прошлое, пыталась подобраться к одиночным знакомым огням, чтобы чуть-чуть согреться, но, как только она приближалась, все они исчезали.

Теперь из-под опущенных штор на окнах прибрежных ялы светили совершенно иные огни, более насыщенные и грустные, совсем не похожие на те веселые огоньки, неожиданно ловившие их во время ночных вылазок за луфарем; огни уличных фонарей были окутаны туманом, а сады и рощи, словно завявшие большие цветы, стелились по земле, напоминая тени, сложившиеся вокруг чьих-то имен или воспоминаний.

Все ушло куда-то в глубину, куда-то в самую сердцевину, а оттуда разбросанные следы давно прошедшей жизни мерцали, словно наследство без наследников. Совсем как яркий блеск огромных драгоценных камней в старинных дворцах, по которым они ходили вместе с Нуран, сиявших своим особенным блеском в футлярах и стеклянных витринах, ничем не напоминая людей, некогда носивших их, украшавших себя ими; ничем не напоминая все те белые руки, тонкие, ровные пальцы, грудь и шею многих и многих людей, которые являются логовом и зеркалом каждого желания. Пусть пароход проплывает так, так ему вздумается, мимо всего этого, делая вид, что ему хочется все это подробно рассмотреть, а Мюмтаз, сидя в своем углу, пусть продолжает смотреть, словно это часть его жизни, на безмолвные улицы, бродившие вокруг уличных фонарей и спускавшиеся к морю, на пристани с еще влажными досками, на маленькие площади, на маленькие кофейни, сжавшиеся на полувздохе, напоминающем их одиночество, за запотевшими витринами под керосиновыми лампами провинциальных вокзалов Анатолии, а они все делали лишь то, что творили своим существованием эту осеннюю ночь, далекую от всего. Молодой человек то и дело бормотал: «Словно в ином мире…» — удивляясь тому, как жизнь, которую он вел до вчерашнего дня, за одну ночь выкинула его, мечтая быть сейчас рядом с Нуран лишь для того, чтобы сказать: «Ведь ничего этого не было? Мне все приснилось? Скажи мне, что все приснилось?… Скажи, что все по-прежнему, как раньше и на своих местах…»