Читать «Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1» онлайн - страница 38

Чудно Любушке, про что бабка в повойнике разговор разговаривает. А та все к плечу топотком:

— Покаялась моему старику за учителев грех. В ноги кланялась. А он меня три раза кнутом стегать принимался. А когда до смерти забил, сжалился. Ступай, говорит, в церковь, проси бога. Весь пост на коленях перед пречистой простояла. Поклоны все отбивала.

Ну и врет, пугает старая. Посмотрит Любушка на старую в повойнике, а на нее оттуда губы толстые, бурые глядят, глазки мокрые, а под ними сморщенные пустые кисеты. Учитель молодой должен быть. Рубашка узором в крестиках вышита под пиджаком, картуз сине-бархатный, как у Павлина Григорьевича, у знакомого.

Врет старая, нескладно.

* * *

Плакат:

«Бей разруху!»

Бей разруху приказом Троцкого № 1042 о поднятии транспорта.

«Лучше выпустить один паровоз, нежели десять резолюций о нем!»

У членов выездной сессии железнодорожного трибунала веки красные, набухшие от бессонных ночей.

Все на поднятие транспорта.

Мобилизовать художников, мобилизовать поэтов, литераторов, дать им ударный паек, пусть пишут.

Бей разруху!

На деле — дело, дело в деле. Взятка — воровство, воровство взятка. Синие папки, красные судейские столы. Бессонница коммунистов.

— Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики…

— Расстрелять!

Украли десять вагонов сахару.

Украли пуд керосина.

— Расстрелять!

Плакаты… А мимо ревет маршрут № 04456 паровозной глоткой пасифика предельной скорости. Восемнадцать цистерн с азербейджанской нефтью к московским фабрикам и заводам. Нет там жидкого топлива на производстве. Нет! Заводы могут остановиться! Бей разруху! Опрокидывай в сугробы тысячи верст. Мимо плакатов, мимо плакатов, мимо, мимо, мимо!

— Даешь Москву!

На цистернах матросы. Балтийский флот на часах. Ленты черные хлещут. В руках винтовки. Глазами высверлены обглоданные дали.

Не подходи. Маршрут № 04456 предельной скоростью!

— Даешь, братишка, Москву!

Сторонитесь, заснеженные гусыни станции, подстанции с вокзалами в тифах.

А колеса на стыках в тысячах верст, —

— Смотри! Смотри! Смотри! Смотри!..

* * *

Любушка к Глубокой подъезжает. Плечо мешок перетянул. В мешке соли два пуда. Занемело. Тяжело. А еще тяжелее от страха, — неужели никогда не доедешь? К плечу бабка в повойнике шепотком тревожным:

— На Глубокой, слыхала я, заградительный отряд стоит. Муку с солью отнимать станут. Ты за меня держись. Вместе. Подъезжать будем, сигай. Первой норови, не дожидайся. Сперва мешок, за ним сама. А я за тобой. В сугроб.

— А потом как же?

— Сторонкой. Пешочком. Ничего, как-нибудь. Сторонкой от станции пойдем. Отымут, наплачешься.

— Зачем отымут, голодные ведь.

— Какой голодный, какой спекулянтничает. Разбираться не станут. Ты слушай меня. Еще на Миллерове рогатка. На Миллерове учитель-то к себе в вагон взял. Рассказывала я тебе, девушка, как на Кубань ехали. С Миллерова-то и грех мой начался. А как голодные места минем, бог помилует, там спокойнее. Там, в голодные места въедем.