Читать «Голос из хора: Стихи, поэмы» онлайн - страница 34

Видят лежащего на тахте Актера.

Первый подбегает и склоняется над ним.

Второй ждет на пороге.

Черный его силуэт врезан в дверной проем.

Первый возвращается и негромко говорит:

— На этот раз, Капитан, мы опоздали.

Возвращение доктора Ф.

^(Поэма)

Памяти Алексея Николаевича Орлова

Таинственный посол из реального мира...

Макс Планк

«Унесенные ветром»

М. Митчелл

Вступление

Накануне нон я пережил печальнейшую ночь, когда луна находилась в противостоянии Марсу в созвездии Рыб...

Из письма Иоахима Камерариуса

(«Древние легенды о Фаусте»)

Две обезумевших осенних мухи, Как погремки, звенели о стекло, Соударяясь со стеной и полом, Гремя о потолок. Две разных ноты, Унылых, мрачных и неизменимых, Вливались в уши мне — и сон не шел. На улице ночь обошлась без звезд, Оболокнув наш город облаками; Расхристанные гривки юных лип Трепал привязчивый сквознячный ветер. Вода в каналах высоко стояла, И реки словно ждали наводненья. И образы совсем иных ночей Услужливая память вызывала. Не тех, впитавших смоловарный мрак, Обугленных пороховым угаром, Плащом сметавших судьбы и фигурки; Не этих, ласковых влюбленных лгуний В божественном убожестве квартирном; Передо мной встают иные ночи, Объединившие людей так странно, Несущие единый знак неясный, Одну — несуществующую? — жизнь И несколько, сейчас осуществимых. Я обращаюсь к ним, чтоб наудачу Восстановить сеть звезд и цепь событий. Луна лила свой свет неутолимо, Марс плыл, любуясь на созвездье Рыб, Темнели струны вытянутых сосен, Встревоженные лаяли собаки, И тело сизигийного прилива Хранил в себе залив. Спешило лето Начать свой третий, самый лучший месяц, Огни цветные зажигались в дачах И гасли, засыпая. Вереск цвел. Сна ареал зажег свой ореол.

1.

И тут мне приснилось, что действительность — сон, а сон, который я вижу, — это действительность.

А. П. Чехов

В Лягушкино зацвел шиповник, Взошли раввинник и поповник, Метали комары икру, Байбак вступил с норой в игру, На крышу влезла черепаха Не без упрека, но без страха. Белела ночь. Темнел гудрон. Дремала леди Бадминтон С кукленком Ноликом в обнимку. Прозаик чувствовал заминку, Шиповник чувствовал поэт, А именно — повальный цвет! Лягушкино! Сосновый рай Неандерталок и скрипачек, Слепот куриных, мать-и-мачех, Поехали! Смотри в окно Эзотерички-невелички, Той электрички-истерички, Дрожащей в сумраке давно: «Лягушкино!» (Уже темно; Вслед за Гуляшкиным оно.) Шиповник, зацветя, смутил Нас, очевидцев, камертоном: Сигнал настройки, он светил В ночи мерцающим бутоном. И в семь ночей, зачатых в шквале В начале августовской тьмы, В едином сне мы пребывали, В едином мире были мы. Один и тот же снился нам герой В семи пространствах, полных темной влаги Полупрозрачной местной атмосферы И вышнего подзвездного эфира. Сновидческую пьесу мы смотрели; Возможно, были зрители еще, Увидевшие первую картину, Последний акт, десятое явленье С других, как говорится, точек зренья Способных ликвидировать пробелы, Неясности, отточия, лакуны И прояснить начало и конец; Как говорит один из нас, Егор, Студент-филолог, юноша чудесный, Но как бы впечатлительный сверх меры, Отчасти кабинетный человек, Интеллигент домашнего уклада, — Все дело в том, что местопребыванье С названием «Лягушкино» есть Зона Особого загадочного свойства, Где возникают над заливом дачи, Которых год спустя найти нельзя, Где вырастают выше крыш заборы, В пустоты превращаются просторы, В неряшливом пространстве бродит лес И времени весы теряют вес; Но юноша с его воображеньем Увидеть может то, чего и нет, Чем голова забита, то и видит.