Читать «Берега и волны» онлайн - страница 50

Вождь протянул руку назад — винчестер лег на ладонь. Это было приятно, как рукопожатие друга. Приклад не успел упереться в плечо, потому что рука и оружие стали продолжением тела Вождя и Воина и началом выстрела.

Выстрел остановил второй шаг погонщика и оборвал муки животного. Погонщик сделал второй шаг, третий…

Вождь погладил винчестер, посмотрел на тело верблюда, которое уже вытаскивали из бассейна, и сказал, будто говорил сам с собой:

— Всегда найдётся тот, кто убьёт тебя, но идти надо — до конца.

Русского все звали Софрахт и думали, что это его имя. Компания «Совфрахт» давно исчезла вместе с далёким СССР, а русский остался. Почему? Что там у них происходит? Разве русские могут объяснить? Они приходят как дождь и остаются зазеленевшей травой или высохшей лужей. Совфрахт, одним словом.

Пьяницей его никто не считал, кроме его жены, тоже — русской. Женщина может говорить о муже то, что роняет её в глазах слушающих. Африканцы любят судить сами, и потому были уверены, что она — тень, потерявшая своего хозяина, а Совфрахт — колдун: кто-то видел его на вершине дерева, а дерево, для жителя пустыни, — это ноги Бога и взбираться по ним могут только избранные.

Он работал здесь уже лет двадцать, последние несколько лет даже не уезжал в отпуск, во всяком случае, никто этого не помнил. Каждый день его можно было увидеть со стаканом в руке, но никогда — пьяным. В порту его знали все, говорили о нём даже в самой отдаленной африканской деревне. Были две особенности: его всегда куда-нибудь приглашали — на праздники, на свадьбы, на скачки или на охоту; и его всегда искала жена. То есть, не то, чтобы искала, а спрашивала, говорила: «Я очень боюсь, что он напьётся и потеряется», — и заказывала себе виски со льдом…

Впрочем, она уже давно уехала с каким-то заезжим итальянцем, любителем острых приключений со змеями. Вспоминали о ней только изредка, когда русский Совфрахт объявлял себе праздник, уезжал на окраину порта в рыбацкий поселок, садился на террасе бара, того, который с видом на океан, пил и пел свои русские песни, грустные или веселые, по странному какому-то выбору.

Бармен — худой высокий африканец с татуировкой паука на внешней стороне правой кисти, слушая эти песни, улыбался одним глазом и повторял любопытным посетителям:

— Это русский поёт… Сегодня он потеряется. Точно, потеряется. Я уж знаю. — Один глаз его снова закрывался в подобие шрама, будто подмигивал, — потому что он расплатился сразу за всё и сказал: «Не люблю пить в долг».

Кто-то из посетителей торопился уйти и суеверно склонял голову, а кто-то боялся, но слушал. И бармен понижал голос:

— В тот раз она тоже пришла за ним. Наверх подниматься не стала. Услышала, как он поёт, и не стала подниматься. Села вон там, в углу. Виски, конечно, я ей сразу подал. Да она уже и была слегка мокренькой. Но это делало её ещё привлекательней. Красивую женщину — хоть одень, хоть раздень — она все равно остаётся красивой, стоит только ей посмотреть на вас и улыбнуться. Красота женщины в её характере, радость — от её улыбки, — говорят на Востоке. А она тогда та-ак улыбнулась, виновато и жа-алостливо, и спросила: «Почему-уу он меня не лю-у-бит?..», спросила, а я будто виноват — что сказать ей в ответ? У меня такой бар, что женщины сюда не заходят — только эта одна, потому что она русская и жена Совфрахта. Что мне с ней делать? Я и сейчас не знаю. А тогда? Тогда я принёс ей на столик кофе и пошёл наверх, посмотреть на него. Поднялся, смотрю, а его нет. Пропал. Бутылка с остатками водки, блюдо с холодным мясом, лёд в стакане ещё не растаял, а его нет. Куда делся? Выход ведь только вниз, мимо стойки бара, и я бы увидел, если бы он выходил. — Бармен налил себе холодной воды и медленно выпил, потом продолжил. — Когда человек пьян, он крутится как столб ветра и пыли посреди улицы и не знает, куда идёт: напугает всех и исчезнет прочь. Где он? Только змея под песком изгибается на том месте. — Слушатели понимали и ждали продолжения. Бармен продолжал: