Читать «Живи и радуйся» онлайн - страница 171

– Народ в нашей деревне водворился в основном из Тульской губернии, – как-то начал он. – Мужики, большей частью, мастеровые: плотники, бондари, шорники, слесари… Многие успели и коней купить, и пахотный инвентарь за деньги, выделенные государством на обустройство, но, не имея местных навыков и знаний о сибирском климате, не справились с посевами. Начались такие же вот нехватки с хлебом. А батька мой – Федор Алексеевич добрый шорник был, сбруи лошадиные шил, хомуты ладил. И мы тогда уже две лошади купили у местных киргизов – раньше казахов так называли. По Иртышу тут уже станицы казачьи были. Их основали служивые казаки. Может, подражая им, и стали киргизы казахами, но все переселенцы еще долго, до самой войны, звали местных соседей киргизами. – Дед примолк на минуту. – Так я про что начал-то? Не туда вроде загреб.

– Про хлеб, – дедушка, – что его не стало, – горя нетерпением, как выдохнул я.

– А-а… Вот и решили мы с братом Алешкой – он потом погиб в Первую войну с германцами, – в северные волости съездить, поменять там несколько хомутов и сбруй на муку или зерно. По слухам, там у них пашню давно подняли и пшеница отменно родилась.

Еще затемно навалили мы на задние сани упряжи, сколь отец дал, а на передних сами устроились и решили так: один правит лошадью и держит дорогу, второй, завернувшись в тулуп, или спит, или просто отдыхает. Через какое-то время – меняемся. Я, на всякий случай, берданку под сено сунул и три патрона в магазин вложил. Та берданка вон до сих пор у нас. Её батька купил еще в Туле, возвращаясь как-то домой с заработков. И сохранилась она при должном догляде. Да и стреляли мы из неё мало, от случая к случаю. – Дед вздохнул. – Попрощались мы с родными и в дорогу. Я – за вожжи, Алешка – в тулуп. Лошади сразу взяли накатный ход. Сани-то, считай, пустые. Мы да упряжь не тяжесть.

Пока поднимался рассвет – миновали два ближних поселения, а на восходе, как крепко захолодало, растолкал я Алешку, а сам в тулуп – греться. Да и уснул. Только к обеду, на постоялом дворе, что верст за сто был от нашей деревни, очнулся. Лошади у коновязи. Алешка им овса в торбы насыпает. Денек солнечный, с морозцем. Да нам молодцам он не помеха.

В избе у смотрителя перекусили – он нас даже травяным чаем подогрел – и в путь.

Проехали еще две деревни: хилых, бедных. Ни собак, ни людей. Будто вымерли все.

Лишь по легким дымам, кое из каких труб, можно было судить, что там кто-то живет.

Дорога потянулась малоезженая, и лошади сбавили ход. По обочине бугристые наметы пошли. Леса зачернели беспросветные. К вечеру добрались до какой-то большой деревни. Смотрю – дома крепкие. Всё рубленые, высокие, резные наличники в окнах, ставни. Зажиточные, стало быть, люди в них живут. А раз так, то с ними можно будет и про обмен поговорить. Едем по улице. Вижу, у одного из дворов мужик, в добротном полушубке, подметает снег. Остановились возле него. «Хозяин?» – спрашиваю. «Хозяин, – отвечает, – а что надо?» «Переночевать можно?» – задаю вопрос с ходу – за день-то езды мы подустали, назяблись. «А чего ж нельзя, – осматривая нас и наши возки, заявляет он, – коль люди добрые». И давай расспрашивать: кто, да что, да откуда? Я, по старшинству, и выложил ему все: Алешке тогда только двадцатый год шел, а мне уж двадцать два миновало.