Читать «Была не была» онлайн - страница 21
Галина Николаевна Демыкина
Все можно разрушить. И как легко.
— Ну, я пойду, Володь.
— Вы пойдете туда?
Что, что ей, чужому человеку, надо от Тошки?
— Да. Я не знаю, что с ним.
Тоне не хотелось быть невежливой, спорить с тетей Лидой. Но ведь она все равно пойдет к Альке. И она повернулась угловато, как всегда люди, когда на них глядят.
— До свидания.
И вышла. Тихо прикрыла дверь.
— Что за нахальная девчонка? — и это спросила мама.
Мама!
Тогда и Володя вышел. В свою комнату. Повернул ключ. Лег животом на диван и долго-долго лежал. И ничего не думал. Солнце перемалевало верхние листья тополя у его окна. Ветер вздыбил их. Может, кто глянет? Никто не глянул. Потом стало темнеть.
Под редкие городские звезды выплыли, как русалки, стосковавшиеся без дела и друг без друга соседки.
— Охо-хо. И все пьянство. — Это, конечно, про Алькиных родителей.
— Зеленый змий.
— …Ведет парня-то, а сам качается.
— Бит небитого везет.
— Вот-вот. Охо-хо. Глаза не глядят.
А уж глазам-то давно глядеть не на что. Разве только уши выручат. И они выручили. Выбрали из прочих звуков басовитое бормотание, как оно понемногу переходило в песню:
Надтреснутый тенорок повел втору:
— Охо-хо. Сынок чуть жив, а они поют.
А голоса шли своей дорожкой, давно проторенной. Спотыкались и подхватывали друг друга.
И вдруг — знакомое непопадание подстройки — неужели Алька? «Бум» — не в лад, «ах-ха-ха» — не в лад. А кто ж еще? Конечно, он. И потом ровное звучание баяна… Точно кто-то обнял стариков за плечи, растерянных, жалких.
Володя подтянулся, высунулся на улицу. Был виден только освещенный угол теплого окна, где за марлевой занавеской жили, пели, плакали люди.
— Как же так?
Конечно, пьянство — это гадко. Но, может, пьяницы тоже бывают разные.
Ну а те, на скамеечке? Ведь не пьют. И говорят все верно. Кое-что заранее знают — если плохое. Но они хуже, хуже этих вот пьяниц. Ведь если только плохое видеть — как жить? Вот тетя Лида кричала: «Слепая вера». А доверие?
«Этому человеку можно доверить». Значит, верят. Знают его и верят. Пока слепо. А уж он сделает, как надо. Не беспокойтесь! А если как она — это же все разрушить. Все подрубить. И как же — на себя ничего не уронить?
Или — доброта. Вот папа добр. С ним, с Володей, добр. С мамой добр. И с тетей Лидой. А ведь знал, что делает тетя Лида. (Ну, ее вообще больше нет для Володи!) Знал, сердился, а доброта помешала.
Как же так?
Разве может помешать доброта?
Или вот — запретили Альку. Разве вообще можно запретить человека?
Все равно, что убить его для другого.
Был человек. Для тебя. Его слова. Его дружба. Его верное плечо.
А они скажут — и нет?
Нет его дружбы, которая только тебе. Не Лехе, не Гоге, а тебе. Нет его силы («Не хочу впутывать») и слабости («Будет последний разговор. Придешь, а?»), всего, что он и что с ним: карусели, березового сока, ивовых пушинок в узеньких Тошкиных руках.
Разве так бывает?
А песня? Они же хотели придумать песню:
