Читать «3 марта» онлайн - страница 2

О приезде великого князя вначале никому ничего не было известно. Ночью в квартире появился простолюдин в армяке и потребовал, чтобы его проводили к великому князю Михаилу Александровичу. В этом переодетом человеке хозяева узнали великого князя Николая Михайловича, жившего по другую сторону Миллионной. Об отречении царя еще не было известно. В гостиной всю ночь говорили о том, что делать.

Великий князь Михаил Александрович,—по общему отзыву всех его знавших, очень добрый, мужественный и благородный человек, безукоризненный джентльмен, — был всю жизнь совершенно свободен от какого бы то ни было честолюбия или властолюбия. О престоле он не хотел слышать. На возможность своего регентства смотрел как на личное несчастье, которое может стать государственной необходимостью. «Моя жизнь будет тогда разбита!» — беспрестанно говорил он в те дни. Он не имел политического опыта, однако трагическая парадоксальность его положения бросалась в глаза: великому князю предлагали корону величайшей в мире империи, а ему негде было переночевать.

II

У ВСЕХ РЕВОЛЮЦИЙ СУЩЕСТВУЮТ, конечно, исторические причины. Но есть революции ясные, отчетливые, настолько логически-стройные, что над их «вековыми причинами» историкам задумываться не надо. 2-го сентября 1870 года Наполеон III сдается с армией под Седаном. 4-го сентября в Париже провозглашается республика.

Иностранцы, которым все ясно в февральской революции, создают для нее такие же стройные схемы. Вековые причины достаточно известны. Не-вековые, ближайшие: неудачи на фронте, голод в Петербурге, Сухомлинов, Распутин. Однако в этих схемах причины ближайшие составляют самое слабое место. Никакого Седана у нас не было; Распутин был убит все же за десять недель до революции: о Сухомлинове в феврале 1917 года, может быть, еще говорили в провинции, но в столицах и на фронте давно вспоминать перестали. Что продовольственных затруднений в Петербурге, то о них в качестве причины революции историку после 1920 года писать будет неловко, Несколько лет тому назад я в Германии видел приблизительно такие же продовольственные затруднения... Февральская революция точно без «ближайших причин». Ждали ее сто лет, — и все-таки пришла неожиданно даже для главных ее деятелей.

Рано утром, 27 февраля, разбуженный шумом на улице, П.Н. Милюков вышел на балкон и прямо перед собой увидел первое событие революции: выход из казарм восставшего Волынского полка. Я едва ли ошибусь, предположив, что это зрелище вызвало в нем чувства, весьма далекие от радости.

Много лет тому назад (еще в Петербурге), в статье, посвященной Павлу Николаевичу, пишущий эти строки пытался установить его двойную генеалогию. Одна линия совпадала с дорогой всей радикальной русской интеллигенции. Другая шла к великодержавным историческим традициям России. Упрощенно-символически можно было бы сказать, что в мышлении П. Н. Милюкова Михайловский сочетался с Ордын-Нащокиным. В годы мировой войны эти две традиции с разной силой сказались в программе прогрессивного блока, которая, в случае полного успеха, должна была, без революционных потрясений, привести к созданию свободной демократической колоссальной империи. В размахе, в величии замысла этой государственной программе отказать было бы трудно.