Читать «Нижегородский откос» онлайн - страница 155

Пегина тяжело вздохнула и сказала:

— Никогда ученик не должен не только чувствовать растерянность учителя, но не должен даже подозревать о ней. Впрочем, это как в любом деле, например на войне. Солдаты, почувствовавшие колебания и беспомощность командира, уже наполовину деморализовались. Они не будут ему верить, не будут его уважать, они не пойдут за ним…

И, опустив голову и покраснев, она тихо заключила:

— Вам в этот класс больше нельзя ходить, Сеня. Вы себя перед ними дискредитировали. Вам дали уже прозвище «опэчатка»… Это страшнее всего — получить у детей прозвище: пиши — пропало. Помнишь у Гоголя: влепит прозвище народ, век не избавишься от него. Смех убивает. И словом тоже можно убить… Мы, словесники, это хорошо знаем и чувствуем…

Потом сказал Рулев:

— У вас пока нет ни малейшего навыка обучать и воспитывать детей, потому что вы решили загодя, что это такой пустяк, над которым и не стоит думать. Что для вас дети, когда вы справлялись со взрослыми… Глубокое заблуждение. Все руководства, которые вы читали, и инструкции, которые вам известны, не дают еще умения. Они только показывают путь, а путь-дорогу надо пройти самому. Все должен проделать сам: хочешь плавать, так надо и лезть самому в реку. Хоть гением будь, все будешь сперва пускать пузыри… Пузырей вы сегодня напускали достаточно, и я очень рад, что с этого началась ваша педагогическая практика. Впредь будете умнее.

Пахарев поднялся ободренным. Он пожал учителю руку и сказал:

— Ах, Николай Николаевич! Этот урок — самый лучший для меня урок за все три года пребывания в институте, хотя уроков и кроме этого я успел уже получить немало. Но видно, век живи — век учись. Ведь я и в самом деле держал в узде целое село и вообразил, что этого достаточно, чтобы справиться с «малышами». Наивная самонадеянность.

С тех пор Пахарев подружился с Николаем Николаевичем, бывал у него на уроках и многому научился. А главное, освободился от большой части неоправданного юношеского самомнения. Перед Пегиной уже не кичился своим жизненным опытом и начитанностью по древней и новой истории. И охотно принял ее дружбу.

ПАРИ

Это случилось в золотую пору листопада и бабьего лета. Над сквером Благовещенской площади, над золочеными луковками собора летали, просвечиваясь на солнце, нити тонкой паутины, они оседали на верхушках вязов, лип и осокорей. Разморенные жарой нижегородцы отдыхали на лавочках Откоса. В ближайшей к институту аллее Благовещенского сквера на скамейках под развесистыми липами сидели студенты, которым предстоял зачет по русской истории новому профессору Бочкареву, заменившему профессора русской истории Русинова.

— А что, господа, — сказал Бестужев, красивым жестом поправляя золотое пенсне, — и в самом деле этот наш новенький профессор-москвич стоящий историк или это блеф?

— А вы разве до сих пор не удосужились его послушать? — спросил Федор. — На его лекции стекаются и с других факультетов, в аудитории нет свободного места, приходится стоять.