Читать «Нижегородский откос» онлайн - страница 119

Утром Сенька проснулся от шума во дворе. Отец выпускал скотину в стадо. Заскрипели ворота, на улице заиграл пастух в рожок. Сенька спустился с сеновала и угрюмо сказал:

— Отец, я думаю уехать.

Суровое лицо отца сразу преобразилось. Он не смог скрыть своей радости.

— Ну, гляди, тебе виднее, — ответил он, отводя глаза в сторону. — Оно того… вроде бы рановато. А если порассудить, то неплохо. Около нас, серых людей, ничего путного ты не наберешься. Да и от греха будешь подальше.

— Вот только денег на дорогу нет ни копейки.

Они вошли в избу, мать и сноха суетились около печи. Сенька хорошо знал, что хоть убейся, не раскошелится отец, не поделится даже теми деньгами, которые Сенька ему отдал.

— Ах ты, грех какой, — сказал отец. — И я все истратил. Вон купил поросят, сруб заказал новый на амбарушку. То-се. С большим моим удовольствием бы. Но посуди сам. Исхарчились мы начисто. Чего бы проще, вынуть из кошеля и дать. Билет-то двадцать копеек. Их у места взять надо. А заработки наши известно какие. Только к осени свинью откормим и продадим. Ну что прикажешь делать? Возьми яиц у матери сотни две, продашь в городе, и на первых порах это тебя выручит. Яйца нынче в цене. Семь копеек десяток.

— Яйца так яйца, — ответил Сенька. — Навяжите две корзинки наперевес, чтобы плечи не оттянуло, ведь пешком пойду до Оки. А там от пристани рукой подать до Нижнего. Пятак это стоит на пароходике.

Сенька думал, что отец даст ему пятак, но тот сказал:

— Ты дай пяток яиц матросу, зачем деньгами кидаться.

— Не берет он яйцами, батя. Уверяю тебя.

Мать вынула из печурки позеленевший николаевский пятак, подала:

— На-ко. Хранила на помин души.

— Старинный не пойдет. Видишь, царский орел.

— Кто там разбираться будет в пятаке, — сказал отец. — Сунь матросу в руки и беги скорее на пароход.

Сенька положил в карман пятак на всякий случай. Он связал в узелок книги и тетради и остановился в нерешительности. Как прощаться? Что сказать?

Отец поставил перед ним две корзины яиц, увязанные крепко и прикрытые сверху соломой, и коромысло, на котором только и можно было донести корзины до пристани.

Мать горько заплакала, упала сыну на грудь. Сенька обнял ее и ощутил на руках горячие капли ее слез.

— Прости, мама. Я не виноват. Все так получилось… А объяснять буду, все равно не поймешь.

— Бог тебя простит, да люди не простят. Меня этим всю жизнь колоть будут. Не избыть мне это горе, не избыть вовек.

Сенька все понимал: видеть сына она хотела в ореоле славы уездного масштаба, первостатейным женихом, предметом зависти всех девок, кандидатом на пост председателя волисполкома. И вдруг знакомство, нет, ужаснее — любовная связь с Грунькой, мусорной девкой. Объяснять ей — бестолковое дело.

Сенька пожал руку отцу, тот поднял сыну корзины на плечо и сказал:

— Ну, путь тебе дорога. Оно так-то дельнее будет. Н-да. Что поделаешь? Конь о четырех ногах да спотыкается. Нас оплеухами учили… Ну-ну. Ты не серчай на меня. По совести говоря, я давно собирался тебе это сказать: непорядок с нищенкой путаться. (Голос глуше.) Злые языки говорят, что и сарафан-тоновый ты ей купил. Куда это дело годится — подарки только женам делают. Сарафан. Да за что? За какие это сокровища? (Голос еще глуше.) Да она сама тебе должна дарить, уж коль на то пошло, только за одно, что ты не побрезговал с ней разговаривать. (Совсем тихо.) Учительш этих здесь до лешей матери. Экие телки без кавалеров ходят, скучают… Уж коли охота пришла…