Читать «В горах Ештеда» онлайн - страница 326

Тут Цилка снова прячет голову в траву. Как же могла она забыть, что он вовсе не по своей воле столько танцевал с ней на гулянье? Да она приворожила, околдовала его — вот в чем дело! Когда он в тот раз кружку пива принес, чтобы она отпила немного, она сдула украдкой, чтобы он не видел, всю-всю пену и только после этого выпила. Она хотела приворожить его, заставить танцевать с ней все время, и это ей удалось. Только поэтому, и ни по какой иной причине, был он возле нее. И поднялся потом на гору и сено помог свезти — чары, они ведь долго не теряют силу…

— Ай-ай-ай! Чья же это девка тут вся в слезах валяется? — раздается вдруг возле Цилки дрожащий, слабый голос.

Цилка стремглав вскакивает, лицо у нее огнем горит от испуга и стыда. А бояться-то и нечего. Это бабушка Боубелова, она живет на покое в том домике, что внизу, у леса стоит. До костела в Светлой ей уже не дойти, вот она и бредет по воскресеньям да по праздникам помолиться к кресту у ручья. Рассудительная женщина и очень опытная, но лучше день не поест, чем не посудачит с кем-нибудь, без этого она жить не может. Каждого встречного непременно остановит, уж она не отпустит человека, пока не наговорится вдосталь.

— Да это же могильщикова Цилка! — всплескивает она руками, узнав заплаканную девушку. — Что с тобой, девонька, чего ты так плачешь? Или у вас болен кто и ты за знахаркой бежишь?

— Нет, нет… Слава богу, нет!

— Так чего ж ты горюешь, бедняжка? Или парень решил тебя бросить?

Цилка вот-вот снова зарыдает.

— Для этого надо сперва, чтобы он был.

— А может, никому сказать нельзя, а он тем глубже в сердечке сидит?

— Да нет…

— Ты не подумай, я ничего выпытывать не собираюсь, да и не пристало мне о делах мирских судить да рядить, у меня иное перед взором и в мыслях. Но уж раз мы с тобой встретились, я расскажу тебе кое-что и дам совет, на случай, если ты когда-нибудь полюбишь того, кто тебя не любит. Мы не можем знать, милая девонька, что нам суждено, что ниспослано будет… Послушай-ка, что я расскажу…

И старушка, не спрашивая, хочет Цилка ее слушать или нет, нужен ей совет или не нужен, усаживается на траву, принуждает девушку сесть рядом и начинает рассказывать.

— Была и я молодой когда-то, такой же персик была, как и ты. Твой папаша должен хорошо это помнить — он прислуживал в церкви, когда меня венчали. Воспитана я была тоже хорошо, как и ты, молитвы знала наизусть сотнями, чуть ли не все святые псалмы и литании. Собирался меня замуж брать один парень, Матей Киселы, да и я была не прочь за него выйти, чего уж запираться-то? Ведь худого тут ничего нету. Будь это противно богу, священники людей не венчали бы. А уж кому знать, чего надо и чего не надо, как не им? Не зря же папа трижды в год беседует с господом нашим — он уж его обо всем расспрашивает. Но я Матею сразу сказала, в первый же вечер, как он со мной постоять надумал: ничего у меня нет, кроме кадки картофельной шелухи высушенной, и если ему этого мало, так пусть лучше не останавливается. «А я, говорит, тебя не спрашиваю, что у тебя есть, а чего нет, я уж не растеряюсь, справлюсь с нуждой». И все в том же роде, пока не прослышал он, что за одной девахой родители телку дают. С той самой минуты он даже не взглянул на меня и заходить к нам перестал. На людях я держалась, не подавала виду, но лишь останусь одна — плачу навзрыд, вот как ты теперь. От этих самых слез да печали навалилась на меня такая немочь, что наши все решили — пришел мой последний час. Мать побежала за знахаркой — вот уж мудрая была женщина, почти как твоя мать. Для своей дочери у нее приданого было не больше, чем за ноготь войдет, да и сама девка была такая уродина, что все подруги над ней смеялись, а выдала мать ее за первого богача в округе. Люди болтали, что для этого она, верно, поймала в четверг на страстной неделе лягушку, сунула ее в новый горшок с дырками да закопала в муравейник, а ровно год спустя, снова на страстной четверг, выкопала лягушку и косточку дочке дала. А та, к заутрене идучи, в приделе этого богача за плечо задела, за левое, и дело в шляпе. А он был мельников сынок! С той самой минуты он эту девушку возжелал, и она стала казаться ему самой прекрасной на свете. Вот мать моя и попросила эту женщину мне что-нибудь присоветовать, но только чтобы ничего такого — душе на погибель — не было. И посоветовала она мне исповедаться да причаститься, купить у служки две восковые свечки, зажечь их с нижнего конца, верхним концом перед девой Марией к алтарю прилепить, затем трижды помолиться. Я сделала все, как она велела, свечки перед девой Марией зажгла, и лишь только успела произнести последние слова, как навалилась на меня дремота. И уснула я в алтаре — впервые после многих бессонных, проплаканных ночей. Служка заметил, что я какой-то обет исполняю, оставил меня в костеле, пока полдень не зазвонили. И — глянь: едва я глаза открыла, вся тоска с меня спала, снова я была как птица в небе, и ничто меня не мучило. Матей мог смело идти с невестой мимо меня венчаться — я только посмеялась бы. Я дивилась тому, что могла так сильно полюбить его и даже заболеть из-за этого. Вскоре я вышла замуж за своего старика и никогда больше Матея не вспомнила. С мужем была очень счастлива, и жилось мне хорошо. За кадку картофельной шелухи я получила в имении козленка — с того мы и начинали. Оба работали рук не покладая, со временем халупу купили, потом удачно ее продали — купили хату, ну, а теперь, ты знаешь, там дочь живет, а я на покое.