Читать «ОПИСАНИЕ РЕТРИТА, заведения близ Йорка для умалишенных из Общества Друзей. Содержит отчет о его возникновении и развитии, способах лечения, а также описание историй болезни» онлайн - страница 91

Сэмюэль Тьюк

Поскольку у праздности имеется естественная тенденция ослаблять рассудок, вызывать апатию и недовольство, поощряется любой вид разумной и безгрешной занятости. Тем, кто не занят каким-либо полезным занятием, разрешается читать, писать, рисовать, играть в мяч, в шахматы, шашки и т. п.

Служитель скоро поймет, какое занятие или развлечение лучше всего подходит пациенту, находящемуся под его опекой. Он подметит, что наиболее активные и захватывающие занятия лучше всего подходят для меланхоликов в тех случаях, когда их можно убедить поучаствовать в этих занятиях, и что малоподвижные занятия, как правило, предпочтительнее для маниакальной категории. Однако строгих правил здесь не существует. В общем и целом, склонностям пациента можно потакать, за исключением ситуаций, когда желаемое им занятие выказывает тенденцию способствовать его болезни. По этой причине иногда приходится отказывать пациенту в занятиях писательством, поскольку в результате получался бы непрерывный поток эссе о его своеобразных фантазиях, что послужило бы только к еще более глубокому закреплению ошибок в его сознании. Но, несмотря на это, некоторые пациенты подчас предавались этому удовольствию, поскольку оказалось, что сочинительство приносило им временное удовлетворение, и потом их было легче перенаправить к подходящим занятиям.

(Потакание увлечению писательством часто приводит к любопытным излияниям, как в прозе, так и в поэзии. Нижеследующий поэтический образец, возможно, заинтересует читателя. И он удивится, узнав, что во время сочинения пациент находился в стадии сильного обострения мании. Это не единственный случай, о котором нам напоминают строки поэта:

Высокий ум безумию сосед.

Границы твердой между ними нет.

ОБРАЩЕНИЕ К МЕЛАНХОЛИИ

Дух тьмы! Из одинокой тени, Где исчезают девственные розы весны; Дух тьмы, услышь свою возлюбленную деву, Стенанья арфы воспевают ей безумный гимн. Ах! Как у Любви расхитили мой самый ранний цвет, И зимний ветер прелести мои унес; Ах! Как Любовь довлела над твоим надгробьем, украшенном трофеями ее, Добычей гения, крушением ума. В выси плывет луна безмолвными небесами; Полночны росы падают на землю; Крадется тихо молодой любовник, уж утренняя песня Певчих птичек звенит в лесу. Тогда и я с тобой мои священны бденья совершаю, У алтаря твоего стою одна, И вновь касаюсь я рукой своей печальной лиры без струн, Тем временем Любовь ведет свой хоровод, с арфою в руке. Высоко над лесами Надежда шлет сиянье метеоров, И тысячные толпы сей пылкий луч благословляют; Я повернулась, но нашла Отчаянье, блуждавшее безумно, И вместе с демоном мой путь кратчайший изогнули. И негромко над долами она подула в свой рожок, О, где, Мария, где же ты блуждаешь? Вернись, о, вероломная девица, на эхо звуков, Я ж летел, и не внимал той песне сладостной сирены. Привет, о Меланхолия! К твоим одиноким башням Обращаюсь с приветом к обветшалым шпилям, Цветут где безобидно мертвенные цветы из тени ночи И темно-синие, сияют чахнущие свечи. Вот там, мой Эдвин! Твой дух приветствует В лабиринте фантазии свою любовь — блуждающую деву; Тихонько чрез приют Мария тень твою проводит, Ведет тебя все дальше чрез заросли миртов. Пойдем со мной, услышь вечерню песню, Намного слаще, дальше, в сравненье с громким криком утра; Исчислены все вздохи бриза, шепчущего О прошлых бедах или горестях еще не родившихся. У нас есть сказка; есть и песня, чтоб заколдовать те тени, Что не способны оживить рассудок у Марии, Где Скорби пленники приветствуют твою когда-то любимую девицу, Порадовать чтоб незнакомца и опечалить безропотного. Прощай, о Эдвин! Иди, возьми мое последнее прощанье, Ах! Может ли моя страдающая грудь сказать тебе больше, Здесь, расставаясь здесь, с любовью, с жизнью и с тобой, Я песню лью свою потоком, как будто на чужом я берегу. Но оставайся, юноша поспешный, уж солнце высоко, И ночь прошла, и тени все исчезли, Ибо заблудшая Мария вздыхает И вздох ее извечный несет ее печали к бурям утра.