Читать «Два детства» онлайн - страница 74

…Вспомнилось, как когда-то в коммуне учитель, радуясь успехам маленьких музыкантов, говорил взрослым в шутку:

— Похоже на то, что если зайца часто бить по ушам, то можно научить его зажигать спички!

Эта шутка означала еще и то, что за лень, нечистый звук будет припарка — очередная правка уха. Взрослые толковали эту шутку шуткой. Прасковья Фроловна, медлительная, как речка Журавлиха, смеялась женщинам:

— Издивуешься, бабы, да и только! Ухо-то надо править, как больное брюхо.

Память человека скапливает и хранит мудрость пословиц, шутку-искорку, вспыхивающую солнечным зайчиком в живой беседе. Хранится такое добро про запас, к своему часу. Приходит он, веселый или грустный, подымет из кладовой памяти придремнувшее слово-самоцвет, положит его человеку на темя, и просветлеет голова.

Что-то похожее произошло и у меня от этой шутки. Зайца выучивают, а уж я-то должен научиться! Пусть лопнет небо с севера до юга! Садись за инструмент, начинай с азов, как дети делают первый шаг от лавки.

Как-то (да уже первые сосульки стали прорезываться) выдавливал на клавишах урок в классе. Заметил небольшие успехи, и зубастый зев рояля не так уж стал страшен. С морозных крыш в класс пробрался утренний луч, повис на двери мерзлым полотенцем. Подняв глаза, увидел женщину. Она улыбалась полным лицом. Повязанная солнечным лучом, казалась очень знакомой. Такую видел когда-то в сельской церкви, где жили дед Бушуй и богородица. Это была преподавательница Лия Моисеевна Левинсон. Я вскочил, захлопнул ноты.

— Занимайтесь, есть еще время, — сказала она, но я решительно не хотел показывать свой репертуар.

Пальцы ее побежали по клавишам, а те послушно заныряли бойкими утятами, на что рояль отозвался обилием звуков, зажил, заговорил, заплескал искристыми струями мелодий. Звуки кипели, рокотали, били вверх из-под приподнятого черного крыла инструмента… Это Лист рассказывал о фонтанах виллы Эсты. Как могли небольшие руки исторгнуть столько звуков, в неутомимом полете цепко выхватывать брызжущие аккорды. Музыка окончилась, преподавательница опросила:

— Нравится? Что вы разглядываете свои руки?

— Не для музыки они. Клавиши-то надо со шпалу.

— Вот как! — засмеялась она. — Голова должна быть для музыки, а играть и эти руки могут. Работать надо много, и пальцы побегут.

Это было для меня напоминание шутки о зайце. От усиленных тренировок дело заметно подвинулось. Насмешки прекратились. Победа!

Разыскивая класс для занятий, забрел в концертный зал. Там заканчивалась гражданская панихида по умершему певцу Григорию Пирогову. На сцене покойный лежал среди венков. У рояля Александр Пирогов пел «Судьбу» Рахманинова. Полумрак зала, какая-то могучая тишина, мертвый певец и музыка… Брат брату поет в последний раз, на вечное расставание. И припомнилась мне другая смерть, впервые увиденная детскими глазами.

Тихий дядя Егор с теткой Авдотьей одно время жили вместе с нами. Была у них девочка Нюрка, моего возраста. Мы часто играли в темных сенях, пугали друг друга, нарядившись в вывернутые шубы. Нюрка была красивая, статная, с картинки взятая. Когда учитель читал нам в классе «Руслана и Людмилу», я представлял дивную Людмилу, похожей на Нюрку. Дома изображал коварного Черномора, загонял Нюрку в кладовую, грозил не выпускать до ночи. Пусть пленницу едят мыши! На шум выходили старшие. Девочка хватала у меня с головы шапку, мигом исчезала с крыльца. В зимних сумерках начиналась погоня Черномора за Людмилой вокруг домов-теремов.