Читать «Два детства» онлайн - страница 71

— Ну-ка я, — сказал красноармеец, поднимаясь на сцену.

Сзади слышу чей-то тихий разговор:

— Этот скоро поддастся. Солдаты встают рано, целый день на ногах. Сейчас он его приголубит.

Кто-то из мальчишек тихо всхрапнул, а солдат смотрел гипнотизеру в глаза, не мигал, не засыпал. Приятель отпустил его и сказал, что истории гипноза известны железные натуры. Пусть публика не волнуется, будет еще попытка. Он поглядел в мою сторону, а я примерз к скамейке.

— Желающий!

Надо было подниматься на сцену, так как могла изъявить желание новая «железная» натура, тогда не избежать конфуза, а то и скандала. Вначале я тоже не поддавался, как мы условились, но после одного «магического» приема закрыл глаза и изобразил сон. Двое парней поставили меня «сонного» на ноги и после того, как гипнотизер «заморозил» мне мышцы, положили затылком и пятками на кромочки стульев. Было объявлено, что по такому окостеневшему человеку-мосту можно ходить. От этих слов меня и в самом деле прохватил мороз. Вдруг не выдержу и рухнем с позором!.. Гипнотизер пошел. Мои пятки и затылок влипли в стулья. От напряжения я совсем оканемел. Зрители в восторге от последнего номера. Разгипнотизированный, спустился в публику. На выходе какой-то военный спросил:

— Ты, парень, не на паях ли с ним работаешь?

Сердце екнуло. На улице окружили ребятишки. Пошли расспросы, рассказы, что вытворял со мной гипнотизер. Военный отстал. Теперь надо отвязаться от восторженных маленьких спутников. Прибавил шагу — догоняют, допытываются:

— Дяденька, где живешь?

— Мне в эту деревню, — махнул я рукой куда-то.

— О, а мы не все рассказали!

Я шагнул с дороги и пошел в темное поле. Когда голоса замолкли, а в деревне уже спали, сосвистались с приятелем на окраине и отбыли в город ночным поездом.

Вот ты какая, музыка!

Тридцатые годы в музыкальной жизни, по моим представлениям, — были годы попыток создания нового музыкального языка, красок, чувств. Рождалась массовая песня. Никто не знал, какая она должна быть, но ее ждали, она просилась в демонстрацию, чтоб бодро прошагать с народом в дни праздников по площадям и улицам города и села, сменить славно послужившие песни революционных лет. На улицу выносились песни, порядочно устаревшие, без огонька, без звонкого пульса и боевого дыхания. А мир опять опахивало смутной тревогой далекое очертание военной грозы.

Мы были молоды, в небе ходило солнце, не смущал сквознячок, потягивающий с чужой, неспокойной стороны, не думали, что зазвучит предостерегающая песня: «Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов». И достигла гроза, затмила свет. Встали мы в шеренги бойцов за жизнь, подняв, как знамя, суровый напев: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой».

Но мы были молоды, одевались в песенный наряд своего времени, прихватывали из старого гардероба по капризу невзыскательного вкуса такой обветшалый, пропыленный наряд, что рябило в глазах от месива мод, пестрых красок, завывания, говорка. С разных мест пришли мы с музыкальным добром — от кантилены до стона, от народной песни до звуковых вывихов джаза, от чувства, разбуженного содержательной музыкой, до забав и игры в звуковые комбинации. Все, что просто и ясно, не привлекало, но если нотный стан, как из пригоршни, уляпан сорокаэтажными аккордами, — считалось значительным, сложным и важным, равным закону всемирного тяготения. Лирику выставили в коридор общежития. Музыкальные опыты такого характера расценивались, как желание побрякать под Чайковского, а перебрякать его у нас не хватало сил. Своими музыкальными вкусами порядочно наследили мы в учебном заведении, где хранились традиции старых мастеров.