Читать «Два детства» онлайн - страница 45
Степан Павлович Титов
Увлекательно было слушать зимними вечерами читки для взрослых. Пьесы Гауптмана, Ибсена и Шекспира открывали бесконечный мир идей и чувств. Забавно выглядели взрослые коммунары в непривычной одежде мольеровских героев. Кабаниха Островского вызывала такую ненависть, что в ходе действия у женщин вырывалось:
— Чтоб ты сдохла, собака такая!
Горький стал ходовым писателем, волновал со сцены. Его Клещ голосом Ивана Бочарова разносил стены народного дома: «Правда, будь ты проклята!» Счетовод коммуны Крюков Михаил с котомкой Луки-странника разворошил ночлежку, заставил Филю Бочарова сказать притихшему залу потрясающие слова: «Человек! Это же звучит гордо. Уважать надо человека!»
В те годы не было ни кино, ни радио. Только газета и книга связывали коммунаров с жизнью страны.
Учитель удовлетворял малые культурные запросы, расширял их. Строилась культура руками тех, кто днем держал в кузнице кувалду, плуг на пашне, а вечером шел в школу на огонек, чтоб узнать, за кого писатель стоит горой, кого «провергает». Забродили в головах слушателей мысли, запросились на язык. Слушай, писатель, слово крестьянина!
— Этот писатель накидает тебе в сапоги мелких гвоздиков — только и знай переобувайся: ну, никакого терпежу нет!
— Жизнь, она такая: какой человек и затускнеть может. Писатель, вроде хозяйки, оботрет-обходит человека, и понятно станет, что выбрасывать-то его рано.
Так отозвались слушатели о горьковских босяках.
В дни неурядиц в жизни коммуны учитель оказывал моральную поддержку, поднимал настроение людей.
Сидят озабоченные коммунары в зале народного дома, который служил первой общественной столовой, перед самодельными тазами из черной жести, едят без охоты. Ходит между столами в поварском халате из мешковины Иван Бочаров, сокрушается:
— Худо убывает из посуды. Не подбросить ли кому тазик кондеру?
— Не до кондеру.
За занавесом сцены мы навострили смычки скрипок, зажали в коленях балалайки, примостили виолончель, над сыромятной кожей самодельного барабана поднята колотушка. Смахнулся по проволоке занавес, слушай, коммунар, не падай духом!
Заулыбались люди, а улыбка с шуткой ведь рядом живут.
— Вывел свое племя Адриан. Эка, дерут лучками, чертенята! Как в городе: еда с музыкой!
Каждое утро мать одевает ребенка, умывает. Большая человеческая забота проявляется в этом уходе. Подобно взыскательной матери, купал нас учитель в роднике пушкинской поэзии, обряжал в мелодичную прозу Лермонтова, причесывал гребнем смелой горьковской мысли, учил думать, наблюдать.
Зимними вечерами оставались любители литературы, дочитывали произведение, учитель вызывал на обсуждение, а то и на спор. Сам сидит за столом, хитро поглядывает на спорщиков поверх очков, подзадоривает, а мы потасуемся над бедным Рыцарем Печального Образа! Смеемся над нелепыми выходками, жалеем за неудачи, морщим лбы, ищем доказательства, путаемся в канве сервантесовского образа. Чуем, что где-то близко его человеческое сердце. Наши поиски прерывает учитель: