Читать «Цвет папоротника» онлайн - страница 57

Трое котят гоняли по полу клубок ниток, толстый ленивый кот дремал, свернувшись бубликом, у нее на коленях. Рыжие волосы ее были убраны в узел аптечной резинкой. Вся она светилась такой любовью и нежностью, что Фома ущипнул себя. Почему он? За что? Тысячелетний порядок, вековая целесообразность человеческой жизни встретили его — и от этого мирного домашнего очага, который не погас и на самых, страшных ветрах столетий, дохнуло таким теплом, что Фоме захотелось завыть, поползти, словно побитой бездомной собаке, которую наконец кто-то приголубил.

— Ты, наверное, голодный, — сказала она, поднимаясь. — Садись за стол, я сейчас все принесу.

И Фома покорно сел. Так стыдно и так сладко ему было впервые в жизни. За своей никчемной диссертацией он совсем забыл о ней, о ближнем своем, а она, оказывается, помнила. Да плевать он хотел на свою науку, свою ученость, от которой никому в мире, ни одному человеку ни холодно ни жарко.

Водянистый всем своим существом почувствовал, что жить так, как жил до сих пор, только для себя, не сможет. Он издохнет как пес без этой ласковой Незнакомки, без человека, который нужен ему и которому нужен он, потеряется жалким листочком в осатанелом холоде пустых, одиноких зимних вечеров. Окаменеет, словно идол в степи. Будь что будет, а она останется тут навсегда. С ним.

А пока Фома уже уплетал за обе щеки вкусный борщ, который сварила она, и рассказывал то же, что рассказывают все, кого обошли по службе: про неблагодарного профессора, про интриги своего бездарного недруга Груенко, который даже на задних лапах ходить как следует не умеет. Фома поделился с ней своим планом разослать членам ученого совета цидульки, где укажет, откуда Груенко содрал каждый абзац, уж он-то отлично знал откуда.

А она слушала, подкладывала ему фасольки и ласково уговаривала быть выше этого, не равняться на плохое, потому что он и сам умный-преумный, порядочный, честный, талантливый. Он напишет гениальный труд и не будет унижаться до мелкой мести.

Фома слушал и сам начинал понимать, что ему надоело ходить перед всеми согнутым, словно обезьяна, и начинал расправляться, ощущая себя человеком. Порядочным прямоходящим человеком, который не будет заниматься сбором подгнивших плодов, а сам, своими руками, сделает, вырастит все, что ему нужно.

Он с непреоборимым отвращением, как о чем-то уже пережеванном, переваренном, думал о своей диссертации, совсем чужой и незнакомой, потому что там не было ни одной его собственной мысли. Он ощущал уже себя мыслящим человеком, а не механическим, которым стыдно быть в конце второго тысячелетия нашей эры.

И когда она попросила вынести ведро с мусором, он не колеблясь прихватил толстую масляную папку, где не было ни единой смелой мысли, возле мусорного ящика чиркнул спичкой и с наслаждением поджег ее, грел над ней руки, мудро улыбаясь самому себе. А когда вернулся, Незнакомка спала в кресле, оставив диван ему, великому труженику. Он подошел к ней, наклонился к ее веснушчатому личику, шевельнул пересохшими губами, но не осмелился коснуться.