Читать «Цвет папоротника» онлайн - страница 18

— Есть науки академические, а есть и прикладные. Кому-то нужно лезть и на бесплодную гору, чтобы увидеть путь впереди. Ты бы всех, дай тебе только волю, выгнал на уборку территории, а то сидят, понимаешь, в этих институтах, штаны протирают.

Все это я сознавал, но никак не мог постичь, для чего, рискуя талантом, лезть на скалы, вместо того чтобы вплотную заниматься академической наукой, которая, кстати сказать, тоже далеко оторвалась от грешной земли. Неужели абстрактное мышление требует абстрактной разрядки, действия? Разреженной атмосферы?

На это мое воинствующее невежество Валентин не стал отвечать, а пригласил выпить кофе. В его холостяцкой квартирке был образцовый порядок, а на кухне — особенный. Все щеточки, ершики, дуршлаги висели как на диаграмме. Плита своей белизной смахивала на операционный стол. Валентин заварил кофе в огнеупорной колбе с делениями, точно смешивая все ингредиенты. Получилось как раз по чашечке. Странно, но кофе был совершенно без запаха, как бумажные цветы.

Почему-то я подумал, что если бы при зарождении жизни на земле, в гигантской кухне природы, все элементы и минералы были разложены вот так аккуратно по полочкам, у природы ничего бы не получилось.

В этой стерильной чистоте было что-то нездоровое. И, как белковое тело, я ощущал себя инородным, лишним в стройной системе вещей. Когда я осторожно сыронизировал над этим, Валентин помолчал, подумал, а затем вывернул грязную гущу из колбы на чистый стол прямо передо мной.

— Так, по-твоему, лучше?

И так было плохо. Кто-то из древних сказал: все есть яд, все есть лекарство — дело в пропорции. Так вот, из моих наблюдений следовало, что этой золотой середины в ученой жизни Валентина не било.

Как и в моей. У меня, например, на поддоне газовой плиты — будто вековой культурный пласт. Можно проводить раскопки и изучать, что и когда варила жена. Вот свекольное пятно — это выплеснулся позавчерашний борщ. Вот коричневое, с крупинками — это от плова. Желтые пенистые разводы — это без конца выкипает молоко. Вот так мы и живем — варимся. От аванса до получки, от радости к печали, от весны до осени. А на ушах — яичная лапша.

И что тут лучше — сказать трудно. Что касается меня, то, по-моему, в аду побывать интереснее, чем в образцово-показательном раю. Там не сядь, тут не ляг.

Конечно, нельзя сказать, что Валентин совершенный сухарь. Нет, когда выпьет, становится и вовсе сентиментальным. Долгое время у него даже жила ворона с перебитым крылом, всюду, где только можно, гадила, случалось, на «Панасоник» и бесценные рукописи. Но Валентин стоически проявлял любовь к животным, ходил за птицей следом и подтирал тряпкой помет. Вообще, как мне казалось, все присущие человеку чувства у него были, только маршировали по его команде, как солдаты на плацу. Налево — есть налево. Стой, раз-два — и стоят, едят глазами начальство.

Бывали у него и девушки. Как правило — на выходной. Вечером он угощал их самодельными коктейлями и музыкой, а утром устраивал экзамен хозяйским способностям. В его ванной от крана тянулась полоса ржавчины, которая постоянно раздражала Валентина и которую не брала даже дьявольская «царская водка». Нервная, с болезненным слухом соседка жаловалась мне потом, что в ванной у Валентина опять кто-то рыдал.