Читать «Перевод русского. Дневник фройлян Мюллер – фрау Иванов» онлайн - страница 93

На столике рядом с пианино всегда стояло блюдце с шоколадным печеньем «Африка» – это моя мама подавала его учительнице. Я его обожала. Пока шел урок, фрау Грубер методично съедала все печенье. Но если мне что-то удавалось – она, захватив одно скрюченным пальцем, в награду подносила его к моему рту. Я видела палец крупным планом и представляла себе, как когда-нибудь я стану сильной и вопьюсь в него зубами.

Нотная грамота была важнее хлеба и воды, важнее самой жизни. Только постигнув этот загадочный язык, ты имел право касаться инструмента. Только воспроизведение нотного языка имело ценность; свободное обращение с клавишами и, упаси бог, импровизацию следовало строго карать – конечно, в виде словесного внушения, но и его было достаточно: мне не приходило в голову пробовать играть другое, не заданное учительницей, подбирать любимые песенки или блуждать в джунглях гармонии без провожатого.

В этот момент маме сообщили ужасную новость, и ваза выскользнула из маминых рук, разлетаясь по каменному полу у камина на миллион осколков.

Взрослея, я сказала себе: я, несмотря ни на что, буду играть на фортепиано! И пусть мое детство будет сейчас неприятным, я согласна! Зато я никогда не буду рассказывать о нем как она, со вздохами об утраченном счастье, – меня счастье ждет во взрослой жизни, настоящее, а не мимолетное детское: как самое вкусное на тарелке – оставляешь на потом!

Бедная фрау Грубер! Научившись при ней за одиннадцать лет справляться со сложными техническими задачами фортепианной игры, переиграв все сонаты Бетховена и все этюды Шопена, я много лет не могла избавиться от холодка под ложечкой при упоминании ее имени. Это был образ возмездия, неотделимого от нашего музыкального черного ящика. И все мои фортепианные достижения не могли искупить ее сухую строгость, и не удавалось убедить себя, что нужно быть ей благодарной, что нужно посочувствовать ей… Нет! Фрау Грубер – страх и ужас.

Годы пролетали, почти не касаясь клавиш. Когда-то и где-то в гостях или в родительском доме на праздник я садилась к фортепиано и удовлетворяла слушателей обычно Шопеном, чтоб всех и сразу наповал – и мелодически, и технически. Но случалось это реже и реже. Сестра моя стала высокоценимым в городе специалистом-логопедом: скольким людям настроила она важнейший инструмент – речь! Только исправить свою ногу ей не представлялось возможным.

Однажды я попала на великолепный концерт фортепианной музыки во Фрайбурге. Помню, впечатлилась до слез. Играла русская пианистка из Петербурга. Сама она была как херувим: тонкая, хрупкая, белокурая. И страшно становилось от той страсти и мощи, которую извергал открытый Стэйнвей. И горло перехватывало от нежного piano, которым плакал этот неприступный строгий рояль.

Как завороженная, пошла я к пианистке за кулисы. Она жила на тот момент во Фрайбурге, и я дерзнула просить ее об уроках… И незадолго до этой встречи, словно предвидя ее, я купила себе пианино.

Мы занимались по утрам, в семь часов: другой возможности мы не нашли. В эти ранние часы по булыжной мостовой Соборной площади только голуби разгуливали. И под семь ударов башенных часов, у которых есть только часовая стрелка, я спускалась в полуподвальчик старого здания.