Читать «Волхвы. Дилогия» онлайн - страница 398

Захарьев-Овинов опустил голову, и несколько мгновений продолжалось молчание. Но вот он заговорил.

— Отец, — сказал он, — мне тяжело и грустно слышать слова твои; но я понимаю твою усталость, твоё желание смерти.

— Смерти! — усмехнулся Ганс фон Небельштейн. — Какое дикое, отвратительное слово… Смерть! И нечто невыразимо ужасное представляется, по привычке, человеческому воображению. А между тем ведь это покой, это блаженство! О, если бы знал ты, сын мой, как я в эти последние годы стремлюсь к светлой минуте, которую люди называют смертью! Больше столетия неустанно шёл я вперёд, собирая сокровище знаний. Собрал всё, что мог, — и этого мало! И вот, ещё ранее того дня, когда ты нам здесь десять лет тому назад сказал горькую правду, я понял, хотя и тяжко было признаться в этом перед собою, как ничтожно моё сокровище… Понял я и то, что не могу уже ничем его дополнить, что ничего уже не найду нового. А между тем ведь мне мало того, что у меня есть, мне нужно ещё, нужно так много!.. Ну, так пора, давно пора узнать больше… О, как я боялся, что ты не почувствуешь моего зова, что ты потерял силу меня чувствовать!..

— Отец, — перебил его Захарьев-Овинов, — не знаю, быть может, я и потерял эту силу. Я здесь не потому, что ты звал меня.

Старец поднял на него изумлённый взгляд.

— Я здесь во исполнение того условия, которое было заключено между нами десять лет тому назад, — продолжал Захарьев-Овинов. — Ведь каждый из нас должен был сюда возвратиться в годовщину прежних наших собраний, если почувствует и убедится в том, что достиг того блага, которого нам недоставало, то есть счастья. Отец, ты видел здесь кого-нибудь из нас за это время?

Старик покачал головою.

— Никого, сын мой. Вот уже десять лет, как ничья нога не переступила за порог замка.

— Я почти был уверен в этом, — сказал Захарьев-Овинов. — Но я здесь, и мог бы явиться даже гораздо раньше, если бы не назначил себе этого последнего срока. Отец, перемена, которую ты видишь во мне, мои морщины, все признаки лет — только свидетели того, что я живу, что я счастлив!

Старец недоверчиво покачал головою.

— Ты заблуждаешься, сын мой, — уверенно произнёс он. — Здесь счастья нет, в этой материальной оболочке мы его не достигнем.

— Абсолютного счастья, да, — ответил великий розенкрейцер, — и за эти десять лет у меня было немало горя, немало чёрных дней я пережил, и всё же я счастлив, и всё же, в сравнении с этими десятью последними годами моей жизни, вся предшествовавшая жизнь моя мне кажется страшной и душной тюрьмой. До тех пор, пока я жил одним только разумом и не понимал, что у меня есть сердце и что истинная жизнь исходит только из него, из его постоянного развития, — я задыхался. С того мига, как проснулось моё сердце и наполнилось любовью, я живу, я страдаю, я радуюсь, я могу смеяться, я могу плакать. Любовь и добро, которое неизбежно являются её следствием, дают мне минуты таких наслаждений, такого тепла, такой благодати, что каждая из них искупает долгие дни страданий!..