Читать «Волхвы. Дилогия» онлайн - страница 378

— А ведь я так и знал, что ты нынче к нам будешь. Сердце сказало! Спроси вот Настю.

— Да, да, — живо перебила Настасья Селиверстовна, — как проснулся, так и говорит мне: думается, говорит, ныне я моего князя увижу, так и сказал. Ох, князенька… да кабы вы знали…

Она не договорила.

— Знаю, — перебил её Захарьев-Овинов, — знаю, что многое ему доступно.

Отец Николай взглянул на жену, и она поняла взгляд его.

— Пойду-ка я, — сказала она, — навещу тут больную женщину, не замешкаюсь…

Минуты через две Захарьев-Овинов остался один с братом.

XI

Оставшись наедине, отец Николай взглянул на великого розенкрейцера с такой непривычной, редко посещавшей его грустью, что тот почувствовал смущение и даже трепет. Он не мог не понять ясного смысла этого взгляда. Глаза брата говорили ему: «У тебя легко на душе, ты смеялся, а между тем не пришло ещё для тебя время радости и смеха, ты должен плакать!»

— Брат, — сказал Захарьев-Овинов, — с самых дней нашего общего с тобою детства я не знал, что такое радость, что такое горе. Слыша людской смех, видя людские слёзы, я считал то и другое признаком детской слабости. Но всюду, где жизнь, — там и смех, и слёзы. Пока я не был способен ни смеяться, ни плакать, я не жил. Моё существование было очень мрачно и холодно, хотя я и не понимал этого. Когда понял — я стал задыхаться, я стал просить той жизни, которую потерял. Понемногу она ко мне возвращается; кажется, я уже способен теперь смеяться — значит, могу и плакать…

Я вот пришёл к тебе… у тебя хорошо, светло и весело. Я увидел твою жену. Прежде я никогда не видел людей, с которыми встречался, теперь я их вижу. Ну вот — я понравился твоей жене, а она понравилась мне, хотя мы с нею совсем различные люди и далеко, далеко находимся друг от друга. Далеко и близко. Я не думал, что это может быть, и увидел, что это есть. И я возрадовался этому. У меня на душе стало хорошо и весело, но ведь это — минутное, и вот — я уж не могу удержать такое состояние моей души… Я пришёл к тебе не потому, что мне хорошо, а потому, что мне дурно. Я ищу твоей помощи, и мне надо открыть тебе мою душу.

Отец Николай сел рядом с ним, взял его руку обеими руками и не выпускал её.

— Помнишь наши беседы, — заговорил он, — ведь я уже не раз повторял тебе, что ты несчастный. Теперь, князь мой, ты сам это видишь. Слава Богу! Ты видишь это!.. У тебя великий разум, великая учёность и мудрость; я же простой, мало учёный человек; но говори, говори мне все без утайки. Пусть слова твои будут настоящей исповедью… Бог поможет мне уразуметь, сердцем ощутить то, что недоступно моему пониманию.

Тогда началась исповедь Захарьева-Овинова. Он ничего не скрыл от священника и брата. Он увлёк его за собою в самую глубину своей души, куда не допускал никого. Он чувствовал всё возраставшее удовлетворение по мере того, как вводил брата в эти тайники души своей. Его гордость молчала. Он охотно признавался в своей слабости, в необходимости для себя поддержки, света, разъяснений.

Отец Николай понимал всё. Мало того, ничто в братней исповеди не было для него новым и неожиданным. Он уже давно знал и чувствовал, что брат его был «волхвом» — человеком, владевшим тайными знаниями, достигнутыми без Божией помощи. Он полагал в этом величайшее несчастие для брата и почитал этого дорогого, любимого брата большим грешником.