Читать «Розка (сборник)» онлайн - страница 164

В общем, договорились.

«Беги, Гриша, беги. Беги в Америку, беги прям счас. Слушай меня и беги». Не стал спорить, умный. С чуйкой. Собрался и растворился, как не было. Никому ни здрасьте, ни прощай. Это Симон так настоял: «Никому». Алек тогда в отъезде был – по селам области. Так что вышло чистое везение. Кто ж мог подумать, что когда вернется, пойдет Гришку искать? Тоже вроде умный был, с чуйкой. Но тут вторые часы, похоже, и пригодились. Порядочный оказался клиент. Постоянный. Когда Симона расстреляли как Григория, но дату, дату, конечно, в деле поставили по факту старости, которая написана была на морде, когда расстреляли, скучал за ним очень. Никто так часы, как Балицкий, чинить не умел. Ломались часы, останавливались. Тоже, выходит, скучали.

Про Берту и Руфь надо? Это уже позже было, через четыре года… Надо про Берту и Руфь? Надо?

ВладимирИльичЛенинАдольфАлоизовичГитлер. Сталина туда еще, Геббельса тоже в один ряд, большими буквами, по имени отчеству и без пробелов. Они на нас не экономили, вообще никогда на нас не экономили.

«Не надо утрировать. Нацизм и коммунизм – это все-таки разное», – говорит голландка. Я ее люблю. Сейчас я люблю людей, которые еще менее здоровы, чем я.

А Александр попал в плен. И вот тут уже точно умный и точно с чуйкой. На родину потому что не вернулся. Бросил голландский корень. Пророс.

* * *

Считаю дни. С понедельника съезжаю в среду, потом карабкаюсь вверх, на четверг, и снова качусь, как на трамвае, вниз – к пятнице, субботе и воскресенью. Дни расположены как в школьном дневнике. Внизу – подпись родителей, которую Рита подделывала виртуозно. Я не вижу дней в месяцах, потому что я не знаю, как выглядят месяцы, каков их общий, канонический портрет?

В маленьких календарях и даже в телефоне месяцы выглядят как оборвыши. Где-то всегда болтается лишний хвостик дней или пустое начало. Месяцы в календарях похожи на пазлы, которые складывается в полотно или картину вот этими жалко болтающимися хвостиками и пустотами. Получается много стыков, неясностей и непредсказуемостей. Здесь все сбивается с ритма. А моя неделя переходит в неделю размеренно и всегда одинаково: вниз – вверх – вниз. И каждый раз она обязательно впадает в плоскогорья и степи, в равнины и мягкие пологие берега, в которых лежит воскресенье.

Я считаю дни, потому что что-нибудь всегда есть впереди. Возвращение, Новый год, каникулы, море. Из этих «передних» и жданных состоит смерть. Считать дни до чего-нибудь важного – это считать дни до смерти.

В парке у пруда – японская самурайская гимнастика. Тренер в ярко-оранжевом кимоно кланяется и плавно водит руками. Ноябрь, холодно, дует сильный ветер. Но японская гимнастика – это не прыжки и не бег, это медленность и плавность, которая должна зажигать внутренний огонь. Спортсмены поднимают левую ногу и замирают на несколько секунд. Точное движение получается только у тренера. Его нога – в точке абсолюта. Она зафиксирована не над гравием, а в пространстве, куда приходят энергии жизни. Тренер хлопает в ладоши: «Еще раз. Еще раз». Их пятеро – пятеро взрослых людей, которые переставляют ноги, водят руками и отклоняются в стороны, как будто уворачиваются от ударов, как будто их условный противник болен, слеп и вообще не силен, пятеро взрослых людей просто дразнят своего бедного, старого, немощного врага. «Присоединяйтесь, – говорит японец отцу Мегги. – Не бойтесь. Мы делаем хорошее». Отец Мегги удивляется, что понимает его ясно и без всякого перевода. Удивляется, но становится рядом с самой неловкой женщиной и начинает плавно водить руками и медленно поворачиваться в сторону солнца. Отцу Мегги холодно. Но зато целый час можно побыть при деле, не думать о еде, о ночлеге, а только о том, чтобы удался момент замирания. Японец раздает деревянные мечи, подмигивает отцу Мегги и шепчет ему, что он не японец, а казах.