Читать «За рубежом и на Москве» онлайн - страница 66

Разговор происходил при Элеоноре. Когда Яглин прощался с её отцом и нею, то заметил, что в глазах девушки стояли слёзы. Он только глубоко вздохнул и, опечаленный, вышел из маленького домика, где он в первый раз в жизни услышал сладкое слово «люблю».

Подходя к гостинице, он увидел опять знакомую сцену: подьячий шёл, сильно покачиваясь из стороны в сторону.

— А… друг сердечный, таракан запечный!.. — закричал он, увидав Яглина. — Что невесел, буйну голову повесил?

— А ну тебя к чёрту! — нетерпеливо отмахиваясь от него, сказал Яглин и направился к крыльцу.

— Ну? — удивлённо сказал подьячий. — Какая муха тебя так больно укусила? Те-те-те!.. Вот оно что!.. Понял! Видно, сохнет сердце молодца по какой-нибудь здешней черномазой девчонке? Угадал я? Верно ведь?

— Угадал, — не выдержал и рассмеялся Яглин.

— Так как же дело-то стоит? Ты сохнешь, а она вьётся да в руки, дрянь, не даётся?.. Ну, так этому я помогу: я на этот счёт заговор хороший знаю. Коли прочесть его над бабы той следом рано поутру, так не то что ты за нею, а уж от неё бегать станешь, — отвяжись, пожалуйста! Хочешь, я скажу тебе?

Яглин с улыбкой смотрел на него.

Подьячий начал монотонным голосом говорить свой заговор:

— На море, на окиане, на острове Буяне лежит доска. На той доске лежит тоска. Бьётся тоска, убивается тоска, с доски в воду, из воды в полымя. Из полымя выбегал сатанине, кричит: «Павушка Романея, беги поскорея, дуй раб». Как, бишь, её звать, Романушка, твою чаровницу-то?..

— Прокофьич! — вдруг раздался из окна верхнего этажа голос Румянцева. — Чего ты там, непутёвая твоя башка, болтаешься? Иди сюда: посланник кличет.

— Иду, государь милостивый… иду… — заторопился подьячий. — Ух, сердитый сегодня посланников товарищ! — на ходу шепнул он Яглину. — Дюже рвёт, ростовец вислоухий!.. А ещё их, ростовцев, лапшеедами зовут. Они, ростовцы-то, однажды озеро соломой вздумали зажигать… Самый что ни на есть дурной народ в Московском царстве!.. Недаром про них и присловье сложилось: «У нас-ти, в Ростове, чесноку-ти, луку-ти много, а навоз-ти коневий».

Как ни был печален Яглин, но не мог удержаться от смеха и весело толкнул подьячего в спину, чтобы тот поторопился наверх.

Через некоторое время Прокофьич, тяжело отдуваясь, прибежал вниз и сказал Яглину:

— Иди и ты, Романушка, и тебя посланник зовёт. А я побегу коней разыскивать для завтрашнего выезда.

Когда Яглин поднимался наверх, в голове его шевелилась беспокойная мысль:

«Завтра… завтра… Неужели завтра всему конец?.. Конец нашей недолгой любви?»

Он очнулся лишь тогда, когда услыхал голос Потёмкина.

— Ну, как дело, Роман? — спросил последний.

Яглин передал ему ответ Вирениуса.

— Ну, коли так, то ещё, может быть, мы и уломаем лекаря, — сказал Потёмкин. Он встал и прошёлся несколько раз по комнате, засунув руки за пояс. — Ох-ох-ох! — вздохнул он затем. — И надоело же это тасканье по чужбине! Коли не царская бы служба, никогда бы и из Москвы не выезжал. Что скажешь, Роман?