Читать «Доднесь тяготеет. Том 1. Записки вашей современницы» онлайн - страница 380
Заяра Артемовна Веселая
3 июня 1954
Дорогой друг Борис, прости, что так долго не писала тебе. Получив твое письмо, я почему-то сразу очень обиделась на него, и хотела выбрать свободный час, чтобы наговорить тебе уйму любящих дерзостей. И я это непременно сделаю со временем, когда и если приду в себя. Дело в том, что я узнала о гибели С. Д. О болезни его я узнала в прошлом году, но надеялась на выздоровление. Теперь уж надеяться не на что. Знаешь, милый, мне уж давно трудно живется, я никогда не могла, не могу и не смогу свыкнуться с этими потерями, каждый раз от меня будто кусок отрубают, и никакие протезы тут не помогут. Живу, как будто четвертованная, теперь осталось только голову снести, тогда все!
А впрочем, я, кажется, уж давно без нее обхожусь…
6 ноября 1954
Дорогая Адочка, все удалось еще лучше, чем было задумано, т. к. села на поезд Владивосток — Москва вечером того же дня, как вылетела из Туруханска, т. е. 5-го. Получилось благодаря добрым людям, а самой бы мне не добиться билета и за неделю, такое творится на вокзале в Красноярске… У билетных касс — не очередь, а компактная, привычная, многодневная толпа ожидающих.
8 ноября 1954
Дорогая Адочка, ты не сердись на меня, что не отправила тебе телеграмму сразу — в Красноярске не успела, а в Новосибирске вокзал оказался чуть ли не за километр от перрона, на котором остановился поезд, и я не рискнула, т. к. боялась запутаться в «культурном», со всякими подземными ходами и переходами, вокзале и отстать от поезда. Поезд запаздывает, и поэтому время стоянок сокращается. Еду поездом Владивосток — Москва, как ты когда-то с Колымы, и все время не то что думаю о тебе, но чувствую тебя с собою.
Ни один из городов, которые проезжали и могла что-то рассмотреть, не прельстил моего сердца — города большие, разлапые, с мрачными окраинами. Придирчиво рассматривала ноябрьские украшения, ничуть не лучше пишут лозунги, чем в Туруханске, а кое-где и хуже. Только в одном месте написано было замечательно, видно, там приземлился самый настоящий художник, не мне чета…
15 ноября 1954
Дорогая моя Адочка! Я уже начинаю беспокоиться, что от тебя нет весточки, не знаю, получаешь ли ты все мои, как твои дела, как живешь без меня, как себя чувствуешь, не болеешь ли, как хозяйство, как звери? Надеюсь, что на днях получу письмо от тебя. Была по твоим делам в прокуратуре, как тебе известно, в первый день не смогла туда попасть, т. к. было много народа, на следующий день пришла рано утром и была четвертой или пятой. Меня принял какой-то подполковник юстиции, я рассказала, по какому я делу, он спросил, кто я тебе, и ответил, что посторонним справки не выдаются. Я сказала, что проделала 8000 километров, и для вящей убедительности добавила «на собаках и оленях», специально, чтобы узнать, в каком состоянии дело, и «собачий» аргумент сразил его, он попросил обождать, потом вызвал и сказал, что дело разбирается и находится «в активной стадии». На вопрос о возможном сроке пересмотра затруднился ответить точно, но считает, что это — вопрос максимально 3–4 месяцев. По некоторым вопросам, к-ые он мне задал, я убедилась в том, что он в курсе твоего дела, хотя разбирает его не он, но действительно вполне вероятно, что дело это включено в группу разбираемых. Заявление принял, посоветовал на всякий случай прислать еще одно, содержащее просьбу ускорить пересмотр. Будем посылать каждый месяц. Фамилия его — п/п Соловьев. Была в своей прокуратуре — там убедилась в том, что к моему делу еще не приступали, чего, кстати, и не скрывают. Опять из-за «собак и оленей» назначили мне прийти 16-го, т. е. завтра, когда меня должен принять прокурор, у к-го там же будет мое дело и он будет меня спрашивать о том, что ему будет нужно для пересмотра. Т. ч. скорых результатов не жду, но хоть, м. б., сдвинется с мертвой точки, и то хлеб…
