Читать «Правдивая повесть о мальчике из Кожежа» онлайн - страница 63

— А где этот самый тиатра?

— Его еще нет, но он будет.

— У кабардинцев ничего подобного не было и не будет.

— Будет, отец, непременно будет! Вот поедем в Москву, выучимся. А как вернемся, откроем театр.

Убедившись, что сын в своем уме, отец спросил, снова наливаясь гневом:

— И ты будешь разыгрывать из себя полоумного, как сейчас? Выбрось из головы эту дурь!

— Отец, я хочу стать артистом!

В гневе Мишакуй размахнулся и дал сыну пощечину. Залимгерий сцепил руки за спиной и так же стойко вынес второй удар тяжелой отцовской десницы.

Стоя перед отцом с покрасневшими щеками, он спросил:

— А на защитника можно учиться?

— Можно. Но если вздумаешь учиться шутовскому делу, запомни — ноги твоей не будет в родном доме!

Мишакуй испытывал чувство удовлетворения достигнутым результатом и столь решительным проявлением своей родительской власти.

— Вот как надо учить этих своенравных молодых, — похвалялся он перед сельчанами, выгонявшими скотину в стадо. — Сразу всю дурь вышиб из головы мальчишки. Где это видано — решил учиться на тиатра!

То ли Мишакуй преувеличивал силу воздействия родительской власти, то ли современная молодежь была слишком своенравна, — так или иначе, а Мишакуй и на этот раз потерпел поражение. Пока Мишакуй направо-налево хвастал, Залимгерий тем временем сложил вещички в фанерный чемодан, попросил у Герандоко немного денег и покинул дом.

Стоял чудесный летний день. Ночью прошел сильный дождь, и все вокруг было необыкновенно свежим и радостным. Солнце лило с высоты золото лучей на ярко-зеленые травы, и цветы наполняли воздух нежным ароматом. Белоснежные купола гор замыкали прекрасный пейзаж.

Залимгерию никогда еще не было так хорошо, как сегодня. Он шел и с благодарностью думал о своем учителе Герандоко. Это он развил и поддержал в своем ученике интерес и любовь к театру, помог ему поступить в институт. Улыбка трогала его губы при воспоминании о том, как он ловко провел отца. «Другого выхода не было, иначе не отпустил бы».

Да, отец считал, что после аллаха верховная власть над сыном за ним, за отцом, и слово его — закон. «Эх, если бы ты знал, как мне хотелось со сцены показать страшную картину всех унижений и оскорблений, которые вынес мой дед и которые не минули тебя, отец!.. Власть отца… А власть искусства? Нет, отец, твоя власть слабее власти искусства, которому хочу учиться и служить!»

Минули дни, месяцы, годы. Сам того не ведая, Мишакуй долго обманывал себя и других.

— Понимаешь, какой бедовый мой пострел, — говорил он, передвигая свою лохматую папаху с одного уха на другое, — учится в Москве на защитника. Вздумал было на тиатра, но как получил от меня подзатыльник, сразу образумился. Своими руками выбил из него эту дурь.

Обман открылся, когда состоялось открытие Кабардинского государственного драматического театра. Залимгерий пригласил отца, сказав, что хочет показать, как он защищает и борется за народ.

На горе себе, Мишакуй не удержался и похвалился Дамжуко.

— Вот и Кудабердоковым удалось показать себя. Мой Залимгерий сегодня вечером выступает. Какого-то хана судят. Вот еду слушать. Сын пригласил меня в Нальчик.