Читать «Мертвый штиль: Женщина из захолустья. Дядюшка Сагамор и его девочки. Мертвый штиль» онлайн - страница 2
Чарльз Вильямс
— Дохлый номер! Эта Риба — она привыкла еще засветло убирать хлопок — явится рано утром. Она может наделать больше шума, чем…
— Ну, ничья жизнь не бывает полностью безоблачной. «Век человеческий краток и полон скорбей» — так говорится в Писании.
— Твой сарказм неуместен.
— Чем богаты… Но я и в самом деле хочу спать.
— Ты и вправду не думаешь о ней?
— О ком? — Я вздохнул.
— Об этой маленькой лицемерке с ангельским личиком. Мне знаком такой тип женщины; если она считает, что…
— Я так и знал — мне хватило и минуты, чтобы догадаться, — перебил я. — Ты имеешь в виду Барбару Ренфру? Я прав?
— Чертовски прав!
— С чего тебе втемяшилось такое в голову? Ты прекрасно знаешь, что она больше у нас не работает. Ты настолько отравила ей жизнь, что она ушла из магазина и устроилась в банк. Или ты уже забыла?
— Хотела бы. Хорошо хоть то, что теперь ты видишь ее всего лишь три раза в день.
— Два раза, — поправил я. — Чаще банк не в состоянии сдавать нам с ней в аренду подвал. Видела бы ты, как все там у них обустроено. Зеркала, черные простыни…
— Заткнись!
— Им всего-навсего приходится быть осторожными. Банковский бизнес — дело тонкое, там все сплошная коммерческая тайна, и малейшая огласка…
— Да прекрати же свой треп, ради всего святого, или ты намерен издеваться надо мной?
— Но почему? — невинно осведомился я. — Я-то думал, что ты желаешь поговорить о Барбаре Ренфру. Знаешь что? Давай разбудим мясника — пусть он прямо сюда доставит свиных ребрышек, и мы на всю оставшуюся ночь закатим пикник, обстоятельно обсуждая столь важную тему со всех сторон. Что скажешь, к примеру, о ее глазах: фиолетовые они или фиалковые?
— По-твоему, это смешно?
— Нет, — возразил я, — в два часа ночи, когда мне не дают спать, я ничего не считаю смешным.
— Ну, ни один мартовский кот в этом городе не выставит меня дурой. Если ты думаешь, что я намерена дать людям повод смеяться у себя за спиной…
— Напомни им о размерах своего состояния. Никто из них тогда не посмеет даже улыбнуться.
— Насмехаешься! Продолжай в том же духе! Почему бы тебе не признаться, что не питаешь ко мне ничего, кроме презрения? Скажи, что я старше тебя, толста и глупа…
— Меня уже мутит от всего этого. Ради Бога, заткнись и давай спать!
— Не смей разговаривать со мной таким тоном!
— Тогда не будь дурой!
— Дурой… кто — я? Ну может, ты и прав. У меня хватило ума только на то, чтобы выйти замуж за мартовского котяру, который ничего не добился в жизни…
— Хорошо, — прервал я. — Значит, я прав: ты дура! О чем же тогда разговор?
— О! Так ты сознаешься?
На этой стадии промывки мозгов я готов был за час сна признаться в том, что у меня колоратурное сопрано.
— Да! Напиши за меня признание, и я подпишу его не глядя.
— Ты ненавидишь меня, не правда ли?
— Раз ты так считаешь, то да.
— Нет! Хочу услышать, что ты думаешь.
— Мне платят не за то, чтобы думать, — категорически заявил я. — Я всего лишь предмет домашнего обихода. Дорогая милая игрушка, призванная скрасить досуг домохозяйки. Компаньон с ушами, способный заниматься любовью и выслушивать всякое дерьмо на протяжении семи часов без перезавода.