Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 122

Больше всего, конечно, бабушка вспоминала времена, когда за слова «жидовская морда» люди сами отводили хулигана в милицию.

— Золотые времена были! — вздыхала бабушка. Я вспомнил старушку, у которой мы с Колькой выменяли колечко, и уже удивлялся, что она тоже все время вспоминала о золотых временах. Так уж создан человек. Моя бабушка умудрилась даже время, проведенное в бараках, вспоминать как золотое:

— Во всяком случае, там было равноправие: никто не косился на соседа, все находились в одинаковом положении. Господи, неужели так трудно сделать, чтобы всем людям было одинаково? Мы же не просим лишнего, хотя бы так, как у всех!

Я огорчался: бабушка нервничала, жаловалась, даже порывалась вернуться в бараки. Она все чаще и чаще пожимала плечами и сидела поджав губы. Без шуток, без улыбки. Я заботился о том, чтобы они отдохнули после бараков. Выносил за ними помойные ведра…

Что касается мамы, то она встретила бабушку и тетю приветливо и ничего не сказала о своих опасениях, связанных с работой в госпитале. Мама нагрела ведро воды — такой роскоши мы сами уже давно себе не позволяли, извела на это почти все собрание сочинений Льва Толстого и вымыла бабушку собственноручно. Я вернулся в комнату, чтобы вынести ведро с мыльной водой, когда бабушка сидела укутанная простыней (мама, которая для себя жалела кусок старой бумазеи, расщедрилась и на простыню!). Вид у бабушки был взъерошенный, недовольный, словно ее силой заставили мыться. Она что-то шептала про себя и жаловалась:

— На одну маленькую старушку ушло сорок пять томов Толстого!

Потом она вздыхала, что ее мыли, как она выразилась, «не для нее самой, а чтобы не принесла в дом заразы». Может быть, мама и сказала что-нибудь в этом роде, она заботилась прежде всего о «ребенке», то есть обо мне. Но относилась к бабушке с искренней симпатией и никогда не давала ей почувствовать, что боится неприятностей. Бабушка же словно не понимала, чем нам грозило укрывательство беглых. Это пахло уже не только потерей работы! И при этом мама держалась стоически: никогда и виду не подала, что боится. Она не спала ночами, выходила на всякий шум во дворе и тут же будила бабушку и тетю. Те просыпались и, недовольные, уходили на чердак переждать облаву или проверку документов. Мама быстро убирала постели, чтобы патрули не обнаружили следов лишних людей, проживающих в квартире. Потом, когда тревога кончалась, она снова стелила постели бабушке и тете и посылала меня за ними. Я вставал, шел в холодный коридор, стучал палкой в потолок, чтобы они спускались. Бабушка возвращалась с таким видом, будто их потревожили совершенно напрасно, просто так, из перестраховки. У бабушки портился характер. Я смотрел, как она часами неподвижно сидит, закутанная в тот самый черный платок, в котором она бежала из бараков. Однажды к нам явился дядя Гриша.

XIV

Войдя, дядя Гриша пожал нам руки, всем подряд. Здоровался он степенно и основательно, тоненькие руки бабушки и тети утонули в его лапище. Как выяснилось минуту спустя, дядя Гриша пришел говорить именно о них. То есть против них. Но поздоровался, как полагалось у нас, за руку. Бабушка и тетя высунули свои руки из-под одеял, которыми они были укрыты (в комнате было холодно, как всегда), и снова застыли. Они сидели в накидках из одеял и клевали носами, словно две черные птицы. Дядя Гриша покосился на них и жестом показал маме, что просит ее выйти. Когда они ушли в коридор, я уселся у неплотно прикрытой двери и стал слушать и смотреть. Видел я в щели только руку дяди Гриши, слышал же почти все. Рука дяди Гриши поднялась в воздух: