Читать «Цыганский роман» онлайн - страница 109

Тетя Валя кричит там, за дверью:

— Ой, та що ж это?! Що это такое!.. Больно же, больно!..

А он отвечает резко:

— Нитчего! Руиг! Тихо! Тихо, молчать!.. И наклоняться, пожалуйста! Молчать, руиг! Наклоняться нох айн маль, еще раз-з-з!.. Так!

Тетя Валя, видимо, наклоняется, потому что голос ее звучит то глуше, то звонче:

— Господи, за шо? Ну за шо, я тебя спрашиваю, господи! Ой, больно! Лышенько, больно же! Больно!!

А немец топает вокруг тети Вали, как вокруг новогодней елки.

— Так!.. Так!.. Не нада!.. Делать смешно меня!..

— Это ж что такое? Это ж издевательство над человеком! Издевательство! Господи, не допусти издева…

А он продолжает желчным голосом повторять:

— Издевательничество? Ти меня бестен хабен оскорблять! Ферботен оскорблять цум бестен хабен… порядочная человека! Я есть офицер СС! Ти — осквернять офицер СС!..

Я не понимал половины из слов, которые он произносил, но догадывался, что «издевательничество» это то же, что по-немецки «бестен… бестен хабен… цум бестен хабен…». Я понял: немец ходит вокруг тети Вали, жжет ей волосы на ее теле и еще кричит, что она, тетя Валя, над ним издевается! Кто над кем издевается? Кто оскверняет? Разве она звала его к себе? Разве хотела…

— Ой, та шо же это такое, люди? Господи, не дай! Заступитесь, люди добрые! Не могу, не могу больше терпеть, не могу!..

Тетя Валя обращается поочередно к людям и господу богу, но никто не вмешивается, и я понимаю, что сделать такое могу лишь я! Я рывком вскакиваю с постели: будь что будет! Будь…

И в это время из темноты выплывает большое серое пятно. Это моя мать. Она в ночной рубашке. Я вижу, как плывет в воздухе ее светлая рубаха, руки, протянутые ко мне. Руки матери темные — загорели, когда она ходила в село менять вещи на продукты. Руки матери грубые — она собирает щепки и мусор для нашей печурки. Застиранная рубаха тоже не белая, и все-таки я вижу, как она движется ко мне. Большие твердые руки сжимают до боли мои скулы и замирают. Я хватаюсь за эти шершавые руки, прощупываю на них все мозоли и косточки: и я разжимаю ее руки! Я одолеваю мать, хотя она сильная женщина, с широкой костью.

И тогда эта женщина, моя мать, зло ахает и со всего размаха садится на меня своим большим тяжелым телом. Я слышу сиплый звук, похожий на тот, с каким колют дрова: «К-ха!» Она садится всей тяжестью на мою грудь (она ведь куриная, мама, врачи признали ее недоразвитой, ты же знаешь!), и я не могу ни вздохнуть, ни выдохнуть. Я задыхаюсь, мне кажется, что мои ребра рассыпались, как спички в раздавленном коробке, я лежу беспомощный и неподвижный.

А там, у тети Вали, немец в последний раз щелкает зажигалкой, уже вхолостую (наверное, проверяет, не испортилась ли), кладет ее в карман и выходит той же тихой походкой, что пришел.

Тетя Валя топчется по комнате, пол дрожит под ее большими босыми ступнями, она воет. Потом она падает поперек кровати, а когда ее мать и фольксдойчиха заходят в комнату, она кричит во весь голос: