Читать «Идиллии» онлайн - страница 36

— В телеге ложусь, в телеге встаю — здесь я как дома! — говорил он загорцам-погонщикам, когда возвращался с ними однажды от моря, куда они возили пшеницу и кукурузу.

— И дождь и ветер мне нипочем… Пойди укройся, дед Благой, посмотри, сумеет ли самая ловкая хозяйка так славно убраться…

— Ну-тка… — дед Благой встряхнул намокшую бурку, забрался в телегу и уселся посередке, скрестив ноги, а Бойко сел впереди между грядками, чтобы подгонять буйволов стрекалом. Сеял мелкий дождь, и шелест его сливался с сонным шорохом опавших листьев. По раскисшей дороге буйволы с трудом тащат телеги, которые хлюпают, переваливаясь с боку на бок, и погонщики зябко ежатся под толстыми бурками.

— В такое ненастье твоя кибитка стоит царских палат… — дед Благой, улыбаясь, оглядел телегу, набил трубку и стал высекать искру, чтобы ее разжечь. Бойко обернулся и, когда увидел короткую трубку, замерцавшую в полумраке под рогожным верхом, — огонек и дым, поплывший в телеге, словно согрели его сердце, что-то забытое ожило в нем:

— Слышь, вот какое дело… Приедешь в Загорье — расскажи, что в эту непогоду я тебя укрыл. Все равно что был ты у меня в гостях, видел мой дом. Скажи им, такого дома, как у Бойко, нет больше на свете — куда он едет, туда и дом…

— В Загорье… — покачал головой старый погонщик, еще раз затянулся, трубка озарила его смуглое, обветренное лицо, и вдруг повернул разговор на другое: — Поедем-ка с нами, Бойко. Что ты один, такой бесприютный скитаешься по свету. Ни села у тебя нет, ни родных — и праздник и будни встречаешь один-одинешенек. Что за жизнь без людей, и тебя никто не знает, и ты никого не знаешь. Некому на тебя порадоваться, и тебе некого пожалеть. Что было, то прошло. Ворочайся-ка ты в село. Сейчас как раз сватов засылают, Свадьбы играют. Ты мне только укажи самую пригожую девушку, а я пойду и тебе высватаю…

— Разве не видишь — я сам научился домовничать, на что мне девушка, дед Благой… — усмехнулся он, отклонив предложение старика. Тот, увидев, что Бойко отделался шуткой, сжал зубами трубку и больше не стал заговаривать с ним об этом.

Тогда загорец еще не почувствовал одиночества, еще не стало ему тошно глядеть на белый свет, и только поздней осенью однажды под вечер он вспомнил слова деда Благоя.

— Верные те были слова! «Что за жизнь без людей… Некому на тебя порадоваться, и тебе некого…» Тогда он их не слушал, и только теперь они дошли до него, когда однажды в воскресенье он трясся один в пустой телеге по большаку, не зная ни куда ехать, ни что делать.

Еще не начало смеркаться, а большак опустел. Голыми скелетами торчат деревья по обочинам дороги. На полях зелеными иглами ощетинилась озимь, впереди дымятся навозные кучи, а в кучах роются стайки пискливых воробьев.

Выставив вперед плечо, Бойко тянет цепями буйволов, медленно поднимаясь на кручу, и неохота ему доставать из-за пояса свирель, которая столько дней пела для всех.

Не поется песня, когда в душе пусто… Из пальца, что ли, ее высосешь? А если и заиграешь, средь этих опустевших полей кто тебя услышит?