Читать «Не боюсь Синей Бороды» онлайн - страница 69

Странной, однако, была та настойчивость, с какой милиция напоминала горожанам о Потаповой. Почти ежедневно в газетах появлялась ее фотография. Потапова висела на городских стендах вместе с уголовниками в бегах. Потапова мелькала по телевизору, а недавно газета, а потом сразу и телевизор, призвали всех граждан, видевших в районе Тию 3 ноября ехавшие на большой скорости белые «жигули», сообщить об этом. Казалось, милиция, в ущерб плану, бросила все свои силы на это, с первого взгляда, такое безнадежное и скучное дело.

Как это часто бывает, никто уже потом точно не мог вспомнить, кто, где и когда приурочил дату исчезновения Потаповой к ноябрьским праздникам. Затем сумму этих слагаемых возвели в степень милицейской рьяности, и из достаточно бессмысленной материи был извлечен корень. И вот тогда вдруг заговорили о политическом убийстве. Сначала шепотом, а чуть позже, когда слух облетел полгорода, уже во весь голос, но, конечно, только в своем кругу. В том, что ее не было в живых, никто не сомневался. И самое интересное, что благодаря этим слухам обычная предпраздничная суета, когда народ, как угорелый, носился по магазинам, запасаясь выпивкой и жратвой – к годовщине революции в городе всегда выбрасывали что-нибудь интересное, типа польских бройлерных кур, венгерских индюков или полезного для сердечно-сосудистой системы чешского ликера из лекарственных трав, – стала приобретать иной, возвышенный, можно сказать, почти революционный накал. Даже стояние в очередях стало казаться людям чем-то благородным, вроде жертвоприношения. Теперь вместе с радужной форелью в масле и «Чинзано» перед ними словно замаячила смутная, но истинно великая цель, которую из-под пласта времени раскопало дерзкое словосочетание «политическое убийство». Люди чувствовали себя членами какого-то тайного, но могучего общества, лишь по капризу судьбы вынужденными атаковать прилавки, которые теперь представлялись им чуть ли не баррикадами. Неизвестно только, по какую сторону этих баррикад они находились. Но разве это было важно?

Выходя из магазина с авоськами, набитыми консервами и бутылками, люди, как всегда, испытывали удовлетворение. Но теперь к нему примешивались два других, противоречивых чувства. Гордости и тревоги. Причем оба они были явно вызваны делом Потаповой.

Гордости – за то, что жива еще, оказывается, та великая цель, за которую отдали свои жизни миллионы и миллионы. А тревоги – по прямо противоположным причинам. Если еще жива эта мечта, какую бы конкретную форму она ни приобрела в силу исторической необходимости, то о каком политическом убийстве тогда может быть речь? Тем более здесь, на краю империи, где в мире и согласии живет не менее дюжины братских народов.

В недоумении, а то и в сердцах пожимая плечами, люди шлепали по лужам домой, с вожделением переключая мысли на булькающие в авоське напитки и теплые домашние тапочки. Находились, конечно, и такие, кому вся их жизнь вдруг представлялась каким-то странным и мелким недоразумением, которое, как ни диалектируй, ни по масштабу, ни по полету мысли, ни по степени героизма наконец никак не соотносилось с великой целью. К счастью, такие настроения длились недолго. Их пресекала сама жизнь. То на ногу наступят, то в бок пихнут, то обругают, то с неба что-то посыплется – не то снег, не то дождь, а дома жена давай пилить, что надо было все пять банок брать и почему курица такая синюшная. Это что касается некоренного населения. А коренные жители, как всегда, выжидали, затаившись и воздерживаясь от комментариев.