Читать «Тропы вечных тем: проза поэта» онлайн - страница 455

Но если с Пушкиным Кузнецову всё стало ясно ещё в конце 70-х — начале 80-х годов, то с другими поэтами всё обстояло сложней. Сколько раз Кузнецов менял своё отношение, к примеру, к Тютчеву! В молодости он готов был Тютчева записать в гении. Он видел в нём прежде всего большого мыслителя. А в середине 80-х годов возникли другие ощущения. В письме Виктору Лапшину Кузнецов обвинил Тютчева в косноязычии. Он утверждал: «Тютчев косноязычен. Свидетельство тому стихи: „Силенциум“, где он нарушает ритм. Пигарев, который вёл семинар по Тютчеву во время моего пребывания в Литинституте, находил, что такое нарушение ритма — загадочное своеобразие поэта. Какое к чёрту своеобразие! Косноязычие» («Наш современник», 2006, № 2, с. 138).

А возьмём Блока. Было время, когда Кузнецов разве что только не молился на него. Но потом он написал поэму «Золотая гора». По сути, это был вызов Блоку. Кузнецов обвинил любимого поэта в провалах духа, условном декоре и духовной инородности и предложил свой путь. Эту линию Кузнецов продолжил в 1981 году в заметках о Пушкине. Он прямо отметил, что Блок в поэме «Возмездие», сделав неимоверное усилие достичь ясности пушкинского слога, потерпел поражение, «потому что был соблазнён ландшафтом и перечислением того, что лежит на поверхности, и перо его соскользнуло». Позже у поэта появились к Блоку и другие претензии.

Сложным было отношение Кузнецова и к Есенину. Если большая часть его окружения принимала Есенина прежде всего за деревенского поэта, всё творчество которого строилось якобы на интуиции и чувствах, он вслед за Вадимом Кожиновым видел в нём глубокого лирика, рано вобравшего в себя многие пласты русской и мировой культуры. По его мнению, Есенина сформировала не столько деревня, а именно город. Другое дело, поэт умел красиво играть разные роли. И Кузнецову некоторые роли Есенина были не по душе. Сам он себя относил к тому типу художников, которые глаза не отводили. А Есенин принадлежал к другому типу, которые глаза отводили инстинктивно. «Для Есенина, — утверждал Кузнецов в интервью Геннадию Красникову, — увидеть нашу действительность было бы подобно тому, как если бы он увидел лик Горгоны, от взгляда которой все увидевшие превращались в камень. Есенин бы тоже окаменел на месте. Он тот тип поэта, для которого „лицом к лицу — лица не увидать“» («Независимая газета», 1998, 27 октября).

Но вот кого Кузнецов, кажется, изначально невзлюбил, — это Маяковского. К нему поэт, похоже, навсегда сохранил стойкую неприязнь.

Теперь посмотрим, как относился Кузнецов к современникам, кого он выделял и ценил, а кого просто презирал.

Сразу скажу: у него никогда не складывались отношения с литературным начальством. Нет, он редко когда шёл на открытые конфликты. Зачем? Поэт отлично понимал, что против лома нет приёма и впустую свою энергию не расходовал. Но это не значило, что он не знал цену литературному генералитету. Всё Кузнецов прекрасно знал. Он насквозь видел Сергея Сартакова, Егора Исаева, Феликса Чуева, Валентина Сорокина, Михаила Алексеева, Игоря Ляпина, прочих бездарных приспособленцев. Поэт просто презирал их. Они отвечали ему лютой ненавистью. В 1984 году Кузнецов в беседе в Евгением Чекановым не скрывал, что «его враг номер один — Сергей Сартаков, который много ему нагадил» (Русский путь. Ярославль, 2004, № 2, с. 114). Спустя два года поэт признался: «Зато меня другие секретари не любят, большие. Исаев… Я его, кстати, ругнул, когда записывали на телевидении. Вырежут…» (Там же, с. 124).