Читать «Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России» онлайн - страница 207

А.Г.: А чего они боялись?

Екатерина: Я так понимаю, что это страх перед государством.

А.Г.: Как бы ты в целом охарактеризовала современного россиянина с точки зрения его поведения, интересов, ценностей?

Екатерина: Сложный вопрос. Но что касается политики, то я бы выделила такую общую тенденцию: он старается либо закрыться от политики, происходящих событий, как будто их нет, либо интерпретирует их так, что они идут только на пользу. Например: «Евро растет, но это ничего не меняет».

А.Г.: Ты человек социально активный. Что бы ты могла сказать о гражданском движении в нашем регионе?

Екатерина: Мне кажется, прошлым летом оно сильно активизировалось. Многие активисты выдвинули свои кандидатуры на выборы. Поражение на выборах волонтеры восприняли по-разному. В Новосибирске, мне кажется, достаточно спокойно. По поводу поражения в Костроме, я читала посты, в которых волонтеры высказывали обиду на народ, ради которого старались. Мне кажется, что когда занимаешься волонтерской деятельностью, нужно быть готовым к тому, что тебя с цветами не встречают. Один наш местный кандидат написал: «Почему, когда вам помощь нужна, вы идете ко мне, а голосуете за Единую Россию. Тогда к единороссам за помощью и обращайтесь!» С моей точки зрения, это тоже про обиду.

А.Г.: С твоей точки зрения, почему так мало людей ходит на митинги?

Екатерина: Это для них непривычно. И они не очень представляют результат.

«Люди просто понимают, что нам все равно жить в одной стране, на одной лестничной клетке»

Станислав — предприниматель.

А.Г.: С твоей точки зрения, что происходило с психологической атмосферой в России за последние два года? Как менялось настроение людей?

Станислав: Мне сложно говорить за всех людей. Дело в том, что мой круг общения — это довольно-таки специфические люди.

Я помню шок, который я испытывал, и который мои друзья испытывали, и которые, кстати, не разделяют моих убеждений. Не верилось, что в Крыму происходит то, что происходит. То, что это реально. В то, что Совет Федерации одобрил применение войск в Украине, в то, что появились «зеленые человечки». Не хотелось в это верить. Это вызывало растерянность и непонимание и у меня, и у моих близких друзей.

А потом мы как то стали возвращаться в реальность. И кто-то это приветствовал, воспринимал это с некоторой бравадой, а кто-то как я отнесся к этому резко отрицательно.

Казалось, что это какой-то рубикон. Не понятно было как с этим жить и что делать. Если мы способны захватывать чужие территории и начинать войну, то совершенно непонятно как жить в этом государстве теперь. И вообще стоит ли в нем жить, может быть действительно лучше уехать. А потом как-то все успокоилось, улеглось и стало понятно, что как-то жить можно. Что пока еще за слова, если в тюрьму и сажают, то не всех и не часто.

А.Г.: А что происходило потом?

Станислав: Мне кажется, что люди, которые приветствовали вот такую силовую модель, авторитарную модель «сильной» России нашли много подтверждений своей точке зрения. «Сила» для меня в кавычках, потому что для меня сила в другом. А для этих людей сила в агрессии, в захвате, в том, что мы будем участвовать и на Донбассе, и в Сирии. И это все стало копеечками в их копилочку силовой модели: «Вот мы такие сильные — мы и на Донбассе сильные, мы и в Сирии можем бомбить!» Это стало подтверждением их точки зрения, их «правоты». И они ее находят уже там, где, мне кажется, ее невозможно найти. Это можно назвать каким-то псевдопозитивным мышлением: санкции это плохо для экономики, но они говорят, что сейчас будет импортозамещение и внутреннее производство. И т. д. и т. п. В каждом каком-то негативном событии они видят что-то хорошее. Например, вырос доллар, дорого стало ездить за границу, они говорят: «Ну, хорошо, тогда мы в Крым будем ездить. Зачем нам нужна эта заграница», — и т. д.