Читать «Смысл жизни: учебное пособие» онлайн - страница 26

НАКАНУНЕ ГОДОВЩИНЫ 4 АВГУСТА 1864 г.

Вот бреду я вдоль большой дороги В тихом свете гаснущего дня, Тяжело мне, замирают ноги… Друг мой милый, видишь ли меня? Всё темней, темнее над землею — Улетел последний отблеск дня… Вот тот мир, где жили мы с тобою, Ангел мой, ты видишь ли меня? Завтра день молитвы и печали, Завтра память рокового дня… Ангел мой, где б души ни витали, Ангел мой, ты видишь ли меня?

3 августа 1865

Не только в «виршах» Ф.И. Тютчев, как никто другой, выразил «тупое отчаяние» горя. Он выразил его и в некоторых письмах — в первую очередь к А.И. Георгиевскому. Приведу здесь лишь два письма:

8 августа 1864 г. Петербург.

Александр Иваныч!

Все кончено — вчера мы её хоронили… Что это такое? что случилось? о чём это я вам пишу — не знаю. — Во мне всё убито: мысль, чувство, память, всё… Я чувствую себя совершенным идиотом.

Пустота, страшная пустота. — И даже в смерти — не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то…

Сердце пусто — мозг изнеможён. — Даже вспомнить о ней — вызвать её, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу.

Страшно — невыносимо. — Писать более не в силах — да и что писать?..

Ф. Тчв.

13 августа 1864 г. Петербург.

О, приезжайте, приезжайте, ради Бога, и чем скорее, тем лучше! — Благодарю, от души благодарю вас.

Авось либо удастся вам, хоть на несколько минут, приподнять это страшное бремя, этот жгучий камень, который давит и душит меня… Самое невыносимое в моём теперешнем положении есть то, что я с всевозможным напряжением мысли, неотступно, неослабно, всё думаю и думаю о ней, и всё-таки не могу уловить её… Простое сумасшествие было бы отраднее…

Но… писать об этом я всё-таки не могу, не хочу, — как высказать эдакий ужас!.. Страшно, невыносимо тяжело.

Весь ваш Ф. Тютчев.

Горе Ф.И. Тютчева, по выражению В.В. Кожинова, было «бездонным» (Кожинов В.В. Тютчев. М., 1988, с. 409). Вот как описала своего отца после смерти Е.А. Денисьевой (Лёли) его старшая дочь Анна: «Папа только что провёл у меня три дня — и в каком состоянии — сердце растапливается от жалости… Он постарел лет на пятнадцать, его бедное тело превратилось в скелет… Очень тяжело видеть, как папа проливает слёзы и рыдает на глазах у всех» (там же, с. 408).

Ф.И. Тютчев был сдержанным человеком, но он переживал своё горе так глубоко, что был не в состоянии сдерживать слёзы о Лёле даже на людях. И.С. Тургенев вспоминал, как поэт «болезненным голосом говорил, и грудь его сорочки под конец рассказа оказалась промокшею от падавших на неё слёз» (там же, с. 408–409).

Горе Ф.И. Тютчева удесетеряло чувство вины перед любимым человеком. А.И. Георгиевский вспоминал, как поэт «жестоко укорял себя в том, что, в сущности, он всё-таки сгубил её и никак не мог сделать счастливой в том фальшивом положении, в какое он её поставил. Сознание своей вины несомненно удесятеряло его горе и нередко выражалось в таких резких и преувеличенных себе укорах, что я чувствовал долг и потребность принимать на себя его защиту против него самого» (там же, с. 410).