Читать «Две Юлии» онлайн - страница 230
Леонид Немцев
Самым упоительным оказалось то, что отчаяние, выраженное в ничтожном творении, никак не усугубляет поражение творца, а наоборот спасает его вязью самых счастливых сцеплений. Каждое слово в этой рифмованной сентенции звучало совсем без печали.
Я понимал краем сознания, что это — не стихи, которыми можно было бы щеголять, то есть не лучшие стихи. Но какая осанка — при первых шагах? Меня до ясновидения оглушило то, что каждый звук здесь расставлен не столько русской речью или ритмом, а был результатом моей работы. Это была моя собственная расстановка взаимоотражающих зеркалец, между которыми протекал свет не буквального, а всепобеждающего смысла.
И знаете, господа и до невозможности дорогие дамы, когда я дотронулся до стихотворных книг в доме своих родителей — по большей части запыленных и затененных фарфором или поздравительными открытками, — я не испытывал дрожи, я уже почувствовал ясную и пронзительную новость. Я всегда, — еще секунду, — я всегда понимал эти стихи.
И дело в том, что мне трудно давался буквальный смысл каждого слова, а когда приходилось слушать чужое суждение о поэзии, то обсуждался именно буквальный смысл. Это был момент избавления от самого жуткого страха. Я понял, что с этой минуты могу нырнуть в область, которая больше похожа на место моего природного обитания, и ни перед кем я не должен буду отчитываться в том, что и как действительно понимаю. Это мир ультразвука, а когда на язык подворачиваются человеческие слова, их надо сплевывать, как шелуху. В этом все оправдание филологии и большей части литературной практики. И только в одинокой тайне можно было различить отблески живого света, отловленные чудесной расстановкой зеркал, принявших вид членораздельной речи.
Я, может быть, ввязался в работу над этой путаной рукописью не затем, чтобы выставить свою маленькую историю за некоторую уникальную или, не дай бог, любопытную судьбу — не важно даже кого: героя, которого я, кажется, вот-вот полюблю, или слога. Все эти догадки — неправда. Мне хочется описать не то, не то. Занятно было бы вывернуть наизнанку обычный юношеский круговорот, да так, чтобы все выходило врассыпную, а никак не собиралось во что-нибудь чувствительное. Но не эти вещи меня соблазнили. Я хочу показать странную, вмешивающуюся во все неточность, — в которой только и есть метод. Сама идея судьбы — часть того, что не поддается уточнениям, а раз нельзя вверить корабль волне, так что говорить о его щепах?
Представьте себе эту неточность в оптическом духе. В сумерках все оживает и деревья меняются местами, пень потрясает кулаком, над травой плывут сиреневые змеи, но стоит приглядеться — как пень замрет, дерево угомонится, трава рассеется в тени темной земли. Именно что — «приглядеться»! Я начал думать еще в детстве: а что, если бы я не приглядывался? — Что-то подсказывало мне, что опыт больших этого не одобряет. Я вглядывался в тени вокруг дачного леса, подозревая за ними какое-то невиданное еще движение. Воображением я мог догадываться о чем-то, об особых безголовых очертаниях за кустом сирени, об умирающем бизоне в комьях чернозема под кленом, об особом выражении в глазах мелькнувшего нетопыря. Но мои глаза уже были согласны это отвергать, не спорить со взрослыми.
