Читать «Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена (сборник)» онлайн - страница 336

Вскоре после семи часов вечера я ответил на настойчивый звонок телефона и услышал в трубке возбужденный голос де Грандена.

– Немедленно, дружище, – велел он, заикаясь от восторга. – Поспешите в приют Отцов Кармелитов на Тридцать вторую Ист-стрит. Возьмите с собой прекрасного Костелло, поскольку здесь есть кое-кто, способный пролить свет на наше невежество.

– Кто это?.. – спросил я, но мой вопрос был отклонен резким щелчком телефонной трубки. Я нехорошо отозвался о бездушном аппарате и передал сообщение француза сержанту Костелло.

После мрачного морга Белльвю, окутанного складками тусклого тумана Ист-Ривер, подобно телу, обернутому в пелены, маленькая религиозная община казалась совершенно неуместной в центре нищего Ист-Сайда в Нью-Йорке, как монахиня в потогонной. Жюль де Гранден с зажженной сигаретой в пальцах, с миниатюрными навощенными усами, торчащими над губами, как усы возбужденного кота, мерял шагами отполированный пол безукоризненно чистой приемной.

– Наконец-то! – выдохнул он, когда мы с Костелло подошли к портье у входа в помещение. – Morbleu, я думал, вы погибли в пути. Мсье, – он перестал метаться из угла в угол и остановился перед фигурой, неподвижно сидящей в кресле с прямой спинкой в конце помещения, – пожалуйста, расскажите этим джентльменам то, что рассказали мне, и поспешите сделать это. У нас мало времени.

Я с любопытством посмотрел на сидящего человека. Его сильное сходство с мертвым Колиско было заметным. Он обладал копной неопрятных серо-седых волос и всклокоченной седой бородой; его лоб был высоким, узким и поразительно белым, почти прозрачным, и кожу на лице испещряли сотни маленьких морщин, как будто его череп сжался, оставив эпидермис без поддержки. Его глаза, однако, радикально отличались от Колиско, потому что даже в смерти глаза профессора обнаруживали жесткую, непримиримую природу, тогда как глаза этого человека, хотя и были затенены нависшими бровями, были мягкими и добрыми. Они напомнили мне глаза старой и очень доброй собаки, умоляющей не бить ее.

– Я – Мишель Колиско, – начал он, прочистив горло влажным и долгим кашлем. – Урбан Колиско был моим кузеном, сыном брата моего отца. Мы выросли вместе в Польше, посещали одни те же школы и колледжи, и вместе мечтали о независимости Польши. Мне было двадцать лет, Урбану – двадцать три, когда царские офицеры схватили наших отцов, увезли их гнить в Сибирь и конфисковали большую часть богатства нашей семьи. Мы оба подозревались в участии в революционном движении и бежали: Урбан – в Париж, я – в Вену. Он поступил в Сорбонну и посвятил себя изучению психологии. Я изучал медицину в Вене, затем отправился в Рим и, наконец, посвятил свою жизнь египтологии.

Прошло двадцать лет, прежде чем я снова увидел своего кузена. Русские обвинения были сняты, и он отправился в Варшаву, где преподавал в университете. Когда я поехал туда, чтобы навестить его, я был потрясен, узнав, что он оставил Бога и поклоняется материализму. Кант, Спенсер, Рише, Вундт стали его пророками и жрецами; он отрекся от Бога отцов наших и отрицал его. Я спорил с ним, умолял его вернуться к вере нашего детства, но он прогнал меня из дома.