Читать «Пушкинский век» онлайн - страница 279
Аркадий Моисеевич Гордин
Вот что рассказывает о бале, устроенном в Зимнем дворце в честь турецкого посла, К. Я. Булгаков в письме к брату в декабре 1833 года: «Какой великолепный был бал в большой зале! Турки глаза растаращили… Посол танцевал польского с императрицей, ужинал за ее столом с австрийским послом… Бал начался в 9 часов и с ужином продолжался до двух… Давно я не видел двор столь блистательным».
На этом бале в качестве зрительницы присутствовала Надежда Осиповна Пушкина.
Тринадцатого февраля 1834 года Надежда Осиповна сообщала дочери: «Александра сделали камер-юнкером, не спросив на то его согласия, это была нечаянность, от которой он не может опомниться. Никогда он того не желал. Его жена теперь на всех балах, она была в Аничковом».
Придворное звание обязывало Пушкина являться в Зимний и Аничков дворцы, надев ненавистный ему камер-юнкерский мундир. «6-го бал придворный (приватный маскарад). Двор в мундирах времен Павла I-го. Граф Панин (товарищ министра) одет дитятей. Бобринский — Брызгаловым (каштеляном Михайловского замка; полуумный старик, щеголяющий в шутовском своем мундире, в сопровождении двух калек-сыновей, одетых скоморохами. Замеч. для потомства). Государь — полковником Измайловского полка, etc. В городе шум, находят это все неприличным». Это строки из дневника Пушкина в январе 1835 года.
По воспоминаниям, граф Панин был высокого роста и худощав — в детском костюмчике он несомненно выглядел чрезвычайно карикатурно. Вероятно, под стать ему были и другие ряженые.
Шутовские маскарады давались в царском дворце нередко. Они были необходимыми эпизодами жизни петербургского большого света. Царский дворец превращался в заурядный барский дом, где челядь и многочисленные кормимые хозяином гости всячески изощрялись в шутовстве и дурачествах, дабы угодить богатому барину, а он ни от чего другого не чувствовал такого удовольствия, как от этого заискивания и унижения окружающих.
«Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию, — записал Пушкин в дневнике 10 мая 1834 года. — Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного».
Рядом с этой записью есть несколько других, как нельзя лучше демонстрирующих решимость поэта совершенно отстраниться от всех затей придворного холопства.
«28 ноября… Я был в отсутствии — выехал из Петербурга за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтобы не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами, — своими товарищами…
5 декабря. Завтра надобно будет явиться во дворец. У меня еще нет мундира. Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, молокососами 18-летними. Царь рассердится, — да что мне делать?..
…Я все-таки не был 6-го во дворце — и рапортовался больным. За мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арнта».
