Читать «Дети Сталинграда» онлайн - страница 17

Вова Милов боялся закрывать глаза, потому что, как только он их закрывал, на него наваливалось что-то тяжелое и страшное, от чего, ему казалось, он не сможет никогда освободиться. И в эти мгновения сразу появлялась мама. Даже не она сама, а ощущение, что она где-то рядом. А где, он не мог понять, этот пятилетний человек. Он только чувствовал — за какой-то чертой, за какой-то стенкой, какой-то горкой, за какой-то речкой. И матери так же трудно дышать, как ему сейчас, потому что и на ее грудь навалилось что-то тяжелое, неподвижное и страшное. И мальчишка готов был карабкаться на какую угодно гору, прошибить лбом стенку, переплыть речку, чтобы сбросить с матери эту жуткую тяжесть.

…Гора оказалась слишком крутой и сыпучей — из-под ног то и дело срывались камешки и с тихим шуршанием катились вниз. Каждый шаг давался с большим трудом, но мальчишка карабкался изо всех силенок. Он хватался за все, что попадалось под руку, — за травинку, за кустик, за острые выступы. На середине горы он почувствовал, как нестерпимо палит солнце — голова раскалывается, хочется пить, а руки и ноги вдруг ослабели так, что он бросил гору, как бросают непосильную ношу, бросил с каким-то отчаянием — будь что будет! И он покатился вниз, но не бревнышком, как однажды катился с ледяной горки, и не кубарем, когда пересчитал ступеньки деревянной лестницы, которая была в их доме, где он жил с мамой, старшим братом и бабушкой. Володя упал с горки камнем, как падает птица, сложив крылья. И вдруг полетел! Ведь дети часто летают во сне — они же растут.

Володя раскинул руки и почувствовал, что набирает высоту. Ему стало легко и радостно. Он пролетел то место, откуда сорвался, и его тень легко заскользила по травинкам и камешкам, иногда расплющиваясь на очень крутых выступах. Ощущение полета родило в нем необузданный восторг — он почувствовал, как забилась на виске жилка, как затрепетало сердце. Он летел бесконечно долго, и восторг все нарастал и нарастал в нем. Вдруг гора кончилась, и Володя очутился в бездонной синеве неба. Небо было чистым и бесконечным, и он полетел, как поплыл. Это было труднее, и он стал уставать и начал медленно погружаться с открытыми глазами. Он увидел желтую речную воду, которая зажурчала в его ушах, забулькала в носу. Ему стало трудно дышать, даже совсем невозможно, но мамины руки подхватили его под животом, и он в одно мгновение очутился на поверхности. Так мама учила его плавать. Вот и сейчас она скомандовала: «Ногами, ногами работай!» И он послушался. Оттолкнулся и — р-раз! Оттолкнулся — два! Семимильными шагами помчался по водной глади, ставшей вдруг упругой, как туго натянутый шелк. И вот он опять летит, спешит к белому зыбкому облаку — одному-единственному на всем небе. Облако — это мама в белом платье. Она манит его и смеется. Он не видит лица и не слышит смеха — она еще далеко. Но так всегда было, когда он бежал к ней сломя голову и хохотал от восторга, и она тоже смеялась и расставляла руки, чтобы он не упал, если споткнется. И когда она ловила его, тотчас подбрасывала чуть выше лица своего, и он смотрел в ее лицо чуть сверху и ждал момента, когда она опустит его на грудь и он обовьет ее шею крепко-крепко и почувствует своей щекой ее щеку, такую теплую, такую родную. И ничего ему больше не надо, только мамино тепло, только ее дыхание. Это должно быть всегда, всегда. Он без этого не может больше ни минуты, ни мгновения. Вот сейчас он долетит до своей мамочки и обнимет ее и никогда ее не отпустит — никогда. Мама все ближе, ближе, вот уже и руки протягивает! Он хватает ее пальцы, но они срываются. Мама уже не смеется. Она почему-то печальна и все пятится, пятится. А он все не может дотянуться до ее рук. И вот наконец коснулся, схватил и крепко сжал кулачок. Но это, оказалось, не мамина рука, а тоненькая ниточка. А на ниточке то самое облако, похожее на легкий шар. Он так и рвется из рук. Но Володя ни за что не выпустит его — ведь он же знает, что это мама. И вдруг на него обрушивается нарастающий вой пикирующего самолета. Он в панике бежит уже по двору и слышит, как мама кричит ему что-то, а что — разобрать невозможно. Кажется, взорвалось само небо. Он летит, оглушенный, по воздуху и врезается в куст сирени. Ему больно и страшно, он кричит. И… просыпается. И все дети кричат — так бывает каждый раз, когда над Дубовкой пролетают самолеты.