Читать «Станция» онлайн - страница 3

Он допил пиво. Раздался гул электрички, народ начал подтягиваться к платформе. Он взглянул на часы

— Сейчас должна быть моя…

— Тульская.

— Значит, моя.

Он протянул квадратную ладонь, не спрашивая, по пути ли нам дальше, снова усмехнулся, и лицо его будто раздробилось на множество независимых друг от друга осколков

— Знаешь, почему только беженец может понять, что земля круглая, а не плоская?

— Почему?

— Зацепиться не за что! — расхохотался он. — Шарик-то гладенький! — и, отвернувшись, пошел.

Его коричневая лысина с седым веночком, сутулая спина чем-то вдруг до боли напомнили моего отца в последние годы. Я представил эту спину среди лаковых небоскребов, и она показалась мне там еще более одинокой, чем на этой заплеванной, засыпанной бумажными обрывками платформе. Он погрузился в толпу, мы умерли друг для друга, а через несколько минут подошел мой поезд.

Народу оказалось немного, и мне удалось занять свободное место у окна. Минуты дороги между двумя городами… В одном из них меня ждет малолетний сын с женой, в другом — хворающая старушка мама… Пожалуй, это единственные минуты покоя и равновесия, когда прекращался на миг сумасшедший бег работы, добывания пищи и лекарств. Как ни странно, лишь в эти минуты, такие пустячные для моей жизни в целом и для моих дел, я и мог иногда ощутить жизнь со всей полнотою.

Был голубой весенний день, салатовая весна кипела белым цветением яблонь, природа будто, хлопнув, открыла бутылку шампанского, излившегося белой, ослепительно свежей пеной.

Но на сей раз душу не посетили желанные минуты покоя.

«Беженец» — он сам произнес это слово. Хорошо, что мой отец не дожил до того дня, когда оно снова стало реальностью. А я? Всю жизнь считал себя настолько же русским, насколько и армянином. Но жил-то всегда в России, с русскими… «Родной язык» — не раз приходилось заполнять такую графу в анкете. Вписывал «русский» автоматически, не задумываясь, и лишь сейчас почувствовал — а ведь он и в самом деле родной. Что я без него? На Востоке где-то, по-моему, до сих пор сохраняется казнь — отрезание языка. Что я без него? Я не молод, и такой же новый у меня не отрастет и, в лучшем случае, мне останется лишь шевелить косноязычно обрубком, вызывая удивление и сожаление прохожих.

«Мкртыч» — до чего каменист армянский язык, в нем гласные, как родники или горные речки меж скал. Впрочем, среди каменистости этого имени все же есть нечто вроде слабого «ы», и получается что-то вроде Мыкыртыч. Не раз я слышал эстонский — он поющий, с долгими, обильными гласными, согласные в нем, как невысокие острова среди моря, россыпь гладко обкатанных водою валунов. Однако я и эстонского языка не знаю, кроме нескольких слов — «Эй-оле!..» В русском это соотношение стремится к равновесию, но все же, несмотря на обилие рек и озер, больше суши…

Поезд мчался с короткими остановками. Вдоль железнодорожного полотна жались один к другому сплошные огороды и огородики, разделенные самодельными оградами из прутьев и проволоки или вовсе полосками травы — убогие шалашики и хижины из подручного материала, досок, ржавых листов железа, толя — в этом году не осталось ни клочка свободной земли, даже не слишком крутые склоны обработаны и срыты. «Самозахват». Люди так и не дождались от властей земли — хоть где, хоть чуть-чуть… Боялись голода. А земля давала хоть какую-то опору, надежду… Тут и там раздевшиеся до плавок и купальников горожане ковыряли землю лопатами, сажали картошку. «Догоним и перегоним Америку…» — сколько раз слышали. Вот и догнали…