Читать «История Кореи. Том 2. Двадцатый век» онлайн - страница 322

Во второй половине 1980-х годов, отмеченной подъемом народного движения и поисками новых путей развития движения за социальные реформы, этап теоретических разногласий в национальной литературе был преодолен и стали предприниматься шаги по поиску новых идеалов литературного движения. Возникли новые течения: «литература освобождения труда», отрицавшая рамки «теории национальной литературы» как таковые; испытывавшая влияние северокорейских идей чучхе «теория литературы национального Освобождения»; и «литературно-художественная теория освобождения труда», критиковавшая партийность «теории литературы освобождения труда» как проявление субъективизма.

Однако эти дебаты не лишили теорию национальной литературы ее прогрессивности и научного характера. Наоборот, в ходе них эта теория систематизировалась, углубилось осознание природы национального раскола и марксистское понимание принципа «партийности» — т. е. взаимоотношения между литературой и организованной борьбой за освобождение труда. В 1980-х годах теория национальной литературы поднялась на новый уровень, благодаря взаимодействию с «теорией народной литературы» и «теорией социалистической литературы». Происходивший в это время поиск новых, основанных на классовом сознании, литературных подходов способствовал прогрессу в изображении жизни народа, особенно рабочего класса. В этот период в литературу пришли поэты и писатели рабочего происхождения: Пак Нохэ, Пан Хёнсок, Чон Хваджин. Пак Нохэ писал простые и непритязательные стихи, где описывал испытываемые рабочим классом угнетение и неравенство и выражал веру в необходимость преодолеть классовый гнет. Вот что он писал в поэме «Могила рук (Сон мудом)».

«В предстоящий День детей Надо будет пойти с женой и сынишкой Хотя бы в Детский парк», — Так еще совсем недавно говорил, смеясь, [мой друг], братец Чон. И вот у него оторвана рука, в которой он так недавно держал, смеясь, сигарету «Млечный Путь» (….) Зажатая между механизмами, она еще пульсирует. Я вынимаю ее из промасленной рукавицы И забываю все слова, Глядя на эту руку 36-летнего рабочего (…) Прижатая к моей груди рука Чона Становится холодной и серой. Мы моем руку в соджу И хороним ее у стены фабрики, с солнечной стороны. Мы отрежем эти желтые руки эксплуататоров И эти белые руки, которые никогда не работали И наслаждаются процветанием родины На кровавом поте рабочих, Отрежем прессом — по кусочку И похороним в слезах нашего негодования. Мы будем их хоронить и хоронить до тех пор, Пока руки труженика не возродятся к жизни Счастливыми жестами.